мошеннически, спустив курок пистолета, по крайней мере, на секунду раньше, чем был подан сигнал.
Едва я произнес эти слова, как товарищи Монлюка остановились и выстрелили в нас. Деньен громко крикнул. Мы с Тремо набросились на одного и того же противника. Он упал на землю. Другой офицер в черном плаще, обнажив саблю, бросился на Тремо. Смотреть мне было некогда, но, очевидно, между ними завязался бой. Я дал шпоры Виолетте и помчался за Монлюком, который улепетывал во весь дух. Я понял, что не должен упускать его из вида.
Монлюк успел выиграть расстояние: между мною и им было не менее двухсот шагов, но моя добрая лошадка наверстала это расстояние раньше, чем мы успели проскакать три версты. Напрасно Монлюк шпорил свою лошадь и бил ее хлыстом — я его настигал. Его шляпа упала на землю, и я видел, как его плешивая голова блестела при лунном свете.
Между нами было не более 20—30 аршин. Он обернулся ко мне и, громко выругавшись, выстрелил два раза в Виолетту.
Я получал раны и мушкетными пулями, и пистолетными пулями, и осколками гранат, меня кололи штыками, пиками, рубили саблями. Наконец, я получил, как вам известно, рану шилом, и это была самая мучительная рана.
Но никогда я не чувствовал такого страдания, как теперь, когда увидал, что моя бедная, терпеливая, кроткая Виолетта зашаталась подо мной. Эту лошадь я любил более всего на свете после своей матушки и императора.
Поспешно вынув заряженный пистолет из седельного кобура, я выстрелил в спину Монлюка. Он ударил свою лошадь хлыстом и помчался вперед. Сперва я думал, что промахнулся, но затем Монлюк зашатался в седле, — и, наконец, повалился на землю. Во время падения одна его нога застряла в стремени и он продолжал волочиться за скакавшей лошадью, стукаясь головой о землю. Но утомленному коню было трудно волочить такую тяжесть, и он остановился. Я подскакал и схватил серого коня под уздцы.
— Бумаги! — крикнул я, спрыгивая с седла, — отдайте сию же минуту бумаги.
Предо мной лежала неподвижная масса. Взглянув на Монлюка я понял, что он умер. Моя пуля пробила ему сердце и только благодаря своей железной воле он продержался так долго в седле. О, этот Монлюк жил и умер, как кремень! Железный был человек!
Но я думал не о Монлюке, а о бумагах императора и. живо расстегнув мундир, стал искать и щупать повсюду. Но бумаг нигде не было! Тогда я стал осматривать кобуры в седле, ножны, снял с него сапоги, расседлал лошадь, искал бумаги в подкладке седла — напрасные старания!
Все было обыскано мною, но бумаг нигде не было. Я сел около дороги и стал плакать. Судьба была, видимо, против меня, а судьба это такой противник, которого не может победить даже самый храбрый гусар. Потом я встал, положил руку на шею моей бедной раненой Виолетте и стал обдумывать мое положение. Мне было известно, что император придерживается невысокого мнения об моих умственных способностях, и поэтому я хотел доказать ему хоть теперь, что он судил обо мне до сих пор несправедливо. У Монлюка, рассуждал я, бумаг не нашлось, и, однако, он пытался спастись бегством, оставив на произвол судьбы своих товарищей. Что же это означало? Решительно ничего не понимаю. Во всяком случае, если бумаг не оказалось у Монлюка, то они должны быть у его товарищей. Одного из них мы убили, другого я оставил сражающимся с Тремо. Если он успел избавиться от Тремо, то должен встретиться со мной. Рассудив, таким образом, я решил вернуться назад и стал оглядывать раны Виолетты. Она в это время мотала головой, как-будто говоря:
«Чего ты беспокоишься? Я — старый солдат, и, как ты, не обращаю внимания на такие пустяковые раны».
Первый выстрел только слегка оцарапал плечо лошади, но вторая рана была более серьезна. Она пробила мускул в шее. Кровоизлияние успело остановиться. «Если Виолетта ослабеет, я пересяду на серого коня Монлюка», — решил я и взял его за повод. Это была прекрасная лошадь, стоившая, по меньшей мере, полторы тысячи франков.
Я уже сел на Виолетту и хотел вернуться к товарищам, как вдруг заметил что-то блестящее в траве около дороги. Это была пряжка от шляпы Монлюка, которая, как вы помните, слетела с его головы в то время, когда я преследовал его. И здесь у меня, как молния, мелькнула мысль — не сбросил ли Монлюк на землю свою шляпу нарочно?
Шляпа лежала совсем близко от меня, в каких-нибудь пятнадцати шагах от дороги.
Ну, да, конечно! Монлюк нарочно сбросил ее в тот момент, когда, понял, что я его все равно настигну. Соскочив с лошади, я подошел к шляпе. Сердце у меня колотилось, как барабан.
На этот раз моя догадка оправдалась. В подкладке шляпы я нашел сверток бумаг, завернутых в пергамент и перевязанных желтой лентой.
Держа в одной руке бумаги, а в другой — шляпу Монлюка, я принялся танцовать. Так велика была моя радость. Теперь император увидит, что не ошибся, поручив это важное дело Этьену Жерару.
В мундире у меня был секретный карман, в котором я носил некоторые дорогие для меня вещи. В этот карман я и спрятал драгоценный пакет. Затем я вспрыгнул на Виолетту и поехал назад, чтобы поглядеть, что стало с Тремо.
Вдруг я увидел, что прямо ко мне приближается какой-то всадник на коне. Через несколько мгновений при свете месяца я увидал самого императора. Он под'ехал ко мне на своем белом скакуне, одетый в серый сюртук и в треугольной шляпе.