Читать интересную книгу Биография отца Бешеного - Виктор Доценко

- Есть заявление от гражданки Ивановой о том, что вы ее ИЗНАСИЛОВАЛИ! Следователь продолжал ехидно улыбаться.

Всего чего угодно я ожидал от Органов, но только не ТАКОГО. Обвинить в изнасиловании режиссера, человека, у которого, просто по определению, не могло быть проблем с вниманием к нему дам?!! Это ли не гнусное и изощренное злодейство Комитета?

Я, мечтавший в тюрьме отомстить этой подленькой женщине, причинившей мне зло, постепенно пришел к выводу, что ее накажет сама жизнь. А потому, описывая эти страшные события, не называю ее настоящего имени, чтобы не травмировать ее родственников, которые могли и не знать, что она работала на Контору: уверен, что родственники ни в чем не виноваты...

- Я? Изнасиловал? Кого? - Мне вдруг пришло в голову, что меня самым элементарным образом разыгрывают. - Кто такая Иванова?

- Послушайте, Доценко, в комнате, кроме нас, никого нет, микрофонов, как видите, тоже нет: разрешаю самому проверить... - Он обвел рукой комнату.

- Допустим, верю, и что дальше?

- Я даю вам листочек с текстом, подписываете, и вы в полном ажуре! Всем хорошо! Все довольны! - Он был сама любезность.

- Листочек с "чистосердечным признанием"? - ехидно ухмыльнулся я.

- Ну зачем же так! - Истомин брезгливо поморщился. - Зачем нам лишний уголовник? Вы НАМ нужны как писатель, как режиссер, наконец...

- Вам?

- Да, НАМ... честным гражданам нашей страны! Прочитайте, подумайте о сыне своем, о родителях и... подпишите...

- Если не признание, то что?

- Заинтересовались? Вот и прекрасно... - Он вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги. - В этом ВАШЕМ заявлении речь идет о том, что вы просите принять вас на работу в качестве внештатного сотрудника органов госбезопасности!

- Проще говоря, стать сексотом?

- А чем плохо? Сексот - то есть секретный сотрудник! Звучит здорово, не так ли?

- Но не для меня! Я хочу быть не сексотом, а писателем и режиссером, а художник - вне политики!

- Не торопитесь, Виктор Николаевич, отказываться! Идите, посидите, подумайте, а потом продолжим наш разговор... - Он нажал на кнопку.

Меня отвели в заплеванную камеру без какой-либо мебели и без окон, но дверь была с глазком. У стены небольшой помост. Если бы не размеры, то можно было бы с изрядной долей иронии сравнить его со сценой.

Трудно сказать, сколько мне пришлось там сидеть: казалось, целую вечность, но я лихорадочно искал выход и пытался понять хотя бы логику ареста. Я видел, что меня решили сломать, сломать психологически. Меня берут на испуг, и надо просто вытерпеть, не сдаться, и они отстанут. Клянусь самым дорогим для меня на свете, что даже на миг не посетила мысль махнуть рукой, подписать, чтобы закончить этот кошмар: "Нет, не для этого я на планете..."

Наконец загремели затворы, и я вновь оказался перед следователем Истоминым.

- Ну что, подумали?

- Подумал...

- И?..

- Да!

- Что - да? Подпишите заявление?

- Нет, НАПИШУ заявление!

- Сами напишете?

- Да, на имя прокурора о творимом со мной беззаконии!

- Та-а-ак! - разочарованно протянул он. - Значит, ты ничего не понял? Его тон резко изменился, и он перешел на "ты".

- Почему же, я ВСЕ понял, и меня это не устраивает! - Я старался сдерживаться изо всех сил.

- Хорошо, спрашиваю в последний раз: ты что, хочешь сесть в тюрьму... лет этак на пять или семь?

- За что?

- За изнасилование гражданки Ивановой!

- Повторяю: я понятия не имею, о какой Ивановой идет речь!

- О той самой Ивановой, которую ты обманом заманил к себе и, пользуясь тем, что она физически намного слабее тебя, изнасиловал!

- Когда же это произошло?

- Сегодня в девять часов тридцать минут утра!

Только сейчас до меня дошло, что следователь имеет в виду незнакомку, которая попросилась позвонить.

- К той, что зашла позвонить, даже не прикасался, а через две-три минуты после звонка она вообще удалилась...

- А она говорит иначе!

- Требую очной ставки с этой обманщицей! - Наивный: я был уверен, что меня берут на испуг и все выяснится, стоит только взглянуть ей в глаза, - я все еще был уверен, что меня не могли так подставить.

- Очной так очной! - Истомин подошел, открыл дверь. - Приведите потерпевшую Иванову.

И вот мы сидим с утренней незнакомкой друг против друга. Эта "актриса", натурально изображая горе и постоянно промокая глаза платочком, рассказывает, как сегодня к ней на остановке подошел я, представился художником, стал говорить, что никогда не видел такого красивого лица, и попросил зайти минут на пятнадцать, чтобы сделать с нее наброски. Она долго отказывалась, но я так уговаривал, что она согласилась. Как только мы вошли в мою комнату, я сразу набросился на нее, стал целовать, тискать, потом повалил на кровать. Она попыталась сопротивляться, кричать, но я зажал ей рот и руки, поднял подол, сдвинул трусики в сторону и вошел в нее. Закончив свое черное дело, отпустил.

По просьбе следователя она потом очень подробно описала и расположение мебели и назвала одежду, виденную в комнате. Рассказывая, она постоянно всхлипывала.

Я заявил, что это наглая ложь, и поведал, как было на самом деле. Протокол очной ставки она подписала, а я отказался, на что следователь заявил, что это и не требуется. Когда "пострадавшая" вышла, Истомин сказал:

- Видишь, все более чем серьезно и твои дела совсем плохи.

- А экспертиза? Подрочите меня, чтобы взять мою сперму и накапать в трусы вашей ментовской потаскухе? - Я так разозлился, что с трудом сдержался, чтобы не броситься на него.

- Ты зенками-то не сверкай! В твоей сперме нужды нет: документы экспертизы уже готовы, и на Ивановой найдены следы твоей спермы, как и ее следы на твоих трусах! - Он нагло усмехнулся.

- Ну ты и подонок! И как такую сволочь земля носит?

Не знаю, как вас, уважаемый читатель, но меня подобные оскорбления задели бы, а с него как с гуся вода.

- А ты как думал? Ты порочишь советский строй, а тебя за это должны по головке гладить? Откажешься с нами сотрудничать - сядешь за решетку и так и сгниешь в тюрьме!

Этот холеный хлыщ настолько вывел меня из себя, что я уже не мог сдерживаться.

- И не надейся, мразь, я еще поссать успею на твою могилу! - со злостью воскликнул я.

На этот раз не выдержал Истомин:

- Что ж, сам напросился! - зло процедил он и кого-то позвал.

Через минуту вваливаются трое здоровяков: в Бутырке их называют "веселые мальчики". Ни слова не говоря, они начинают очень профессионально молотить меня по корпусу. Несколько минут я стоически держался, но понял, что они запросто могут отбить мои внутренности. Какой выход? Соглашаться на условия этого ублюдка и навсегда потерять уважение к самому себе? Никогда! Вдруг пришло озарение: прикусив губу, я поднакопил во рту крови и картинно упал, будто потеряв сознание и пуская кровь из угла рта.

- Пока хватит! - приказал Истомин. - Кажется, перестарались... Он не окочурится здесь?

- Не беспокойтесь: выживет, хотя и будет харкать кровью, - с усмешкой заметил один из них...

- Отвезите его в КПЗ!..

Меня подхватили, усадили в милицейский "уазик" и вскоре бросили в небольшую камеру, кажется, седьмого отделения милиции. Почти сутки никуда не дергали, никого ко мне не подсаживали, а я с надеждой ждал, что меня вот-вот освободят, как только соседи дозвонятся П. А. Олейнику или моей приятельнице Виктории Стенберг, которая наверняка что-нибудь придумает.

Откуда мне было знать, что Олейнику вовсе не до меня: сначала похоронил жену, а потом его отправили в отставку. С Викторией и того хуже: услышав о моем аресте, она действительно собралась помочь и попала к следователю Истомину, который издевательски расхохотался ей в лицо:

- Вы уже не первая, кто мечтает вытащить этого насильника из ямы, в которую он попал! Ну и ну! - вволю веселился Истомин. - Изнасиловал одну бедную девушку, и три другие бросаются ему на помощь! Интересно, чем это он вас к себе привязал? Видно, трахал от души...

И с издевкой рассказал о двух других моих приятельницах: Наташе и Лиле, которые, узнав от соседей о моем аресте, кинулись меня спасать. Представляете, каково было услышать это каждой из них? Чего Истомин и добивался! Вряд ли кто из них, прекрасно зная меня, поверил в историю с изнасилованием: скорее всего разозлились, что не стали единственными в моей жизни. В конце концов, как в каком-то дешевом водевиле, они перезнакомились, подружились и позднее, получая от меня письма, вволю повеселились, пересказывая друг другу их содержание. Да, понимаю, в них говорили обида и ревность, однако мне кажется, что коль скоро каждой из них было хорошо со мной, то почему не помочь человеку в столь трудную минуту жизни? Хотя бы в память о всем том хорошем, что связывало нас! Помочь, а потом уже и высказать свои претензии, а может быть, и презирать.

Доброты хватило только у одной, названной именем, которое всегда было для меня святым, Наташа! Именно Наташа ответила на несколько моих писем и хотя бы морально поддержала меня. Именно она, видно пожалев меня, описала, как они от души веселятся, перечитывая вместе мои письма из зоны...