Читать интересную книгу Биография отца Бешеного - Виктор Доценко

Если кому-то из них случайно попадется эта книга, они, надеюсь, поймут, как хитроумно их вывел из игры и даже натравил на меня следователь Истомин. И, вновь пообщавшись друг с другом, им не захочется больше веселиться и хотя бы немного станет стыдно за прошлое. Единственной виной человека, который искренне был влюблен в каждую из них, была боязнь обидеть! Если не поймут, Бог им судья... Во всяком случае, сейчас я уже не держу на них зла...

Тогда, сидя в КПЗ и не имея никакой информации, я ломал голову до боли. И все надеялся и ждал, что вот-вот кончится этот кошмар. Но ближе к вечеру появился мой мучитель.

- Ну что, одумался? - спросил он и участливо добавил: - Согласись, подпиши и свободен как птичка! Разве тебе здоровья не жалко?

- Да пошел ты на... и соси болт пожилого зайца! - Я с огромным удовольствием перешел на уличный лексикон, добавляя из прошлого тюремного опыта.

На этот раз меня били более основательно, не слишком заботясь о внешнем виде... Через день снова, потом еще и еще... В какой-то момент понял, что больше не выдержу, и решил покончить с собой. Но как? Отобрали даже шнурки. И тут я вспомнил, как один зек в прошлый раз рассказывал, что один его приятель проглотил заостренную ложку, его увезли на больничку, где он и умер на операционном столе: ложка повредила желудок, вызвав обильное кровотечение...

Чудом мне удалось заныкать алюминиевую ложку и ночью, заточив ее о каменный пол, я попытался ее проглотить, но влезал только черенок, а дальше получался такой кашель, что запросто мог привлечь внимание вертухая. Ограничился черенком, отломав черпак. Во время очередного избиения на следующий день так резануло в животе, что я от болевого шока потерял сознание. Очнулся в машине "Скорой помощи". Позднее выяснилось, что начальник КПЗ испугался ответственности и вызвал "скорую".

Меня отвезли в больницу, в которой было тюремное отделение: везти в "гражданскую" больницу они просто побоялись. Сделали рентген и обнаружили "посторонний предмет". От постоянной ноющей боли я находился в прострации, а апатия была вызвана принятым решением умереть. Хотелось умереть побыстрее, чтобы избавиться от боли. Позднее, вспоминая свои больничные ощущения, написал стихи:

Тусклых пятен кафель

Словно плитки вафель,

Белой рамы пройма на стене.

Со стеною споря,

Бьется жизни море...

Мне ж комочек горя

В белой простыне...

Койка в белой краске,

Лиц чужие маски

И колпак стеклянный по моей вине.

А в окне - распятье,

Белое, как платье...

Только помолиться и осталось мне...

Мне кололи обезболивающие, давали лекарства и готовили, по словам врачей, к операции. Постепенно я пришел в себя и даже обрадовался, что остался жив. На окнах палаты были решетки, но не такие, как в Бутырке, - сквозь эти при большом желании можно было видеть идущих людей.

Уныло глядя на спешащих мимо людей, я подумал, что нужно воспользоваться этой возможностью и выбросить из окна послание к Виктории, но если бумагу можно использовать туалетную, то найти, чем пишут, было сложнее: карандаш или ручка выдавалась исключительно для официальных заявлений, которые обязательно писались в присутствии надзирателя. Но и тут мне повезло: однажды медсестра, делавшая мне укол, чуть отвлеклась, и я "уронил" на пол ее карандаш, но, как воспитанный человек, тут же поднял, успев затырить между пальцами кусочек грифеля. Поискав его на полу, сестра махнула рукой: куда-то закатился, и ушла.

Дождавшись, когда все уснут, сторожко прислушиваясь, чтобы никто не застукал, я быстро написал довольно объемное обращение к Виктории с просьбой прийти в больницу, где допускались посещения, а также написал номера телефонов тех людей, которые могли мне помочь, свернул послание в трубочку, обернул другим клочком бумаги, где обратился с просьбой к нашедшему отправить это послание по ее адресу.

Проблема состояла в том, что незадолго до моего ареста мы с Викой поссорились и несколько дней не разговаривали. Я это очень переживал и в пасхальную ночь пошел в церковь Николы в Хамовниках на Комсомольском проспекте. Там пришло очищение и снизошло озарение отдаться на волю Бога. Я купил букет цветов, зажег у алтаря свечку и задумал: если донесу ее зажженной до дверей квартиры Вики, то все у нас будет хорошо. Вечер тот был сильно ветреный, и чуть-чуть моросил дождь. Сунув цветы под мышку и прикрывая от ветра ладонью трепетный огонек, шел от церкви по Садовому кольцу до Зубовской площади, где жила Вика. Я сумел донести огонь, зажженный у алтаря, до Вики, вручил ей свечу и цветы, все рассказав. Вика не пустила меня в эту ночь к себе, однако обещала подумать...

Постигла паренька с любимой ссора:

Им овладела грусть, тоска, печаль...

Он в ночь пасхальную решил с раздора

Идти в неведомую даль...

Пришел он в церковь: около амвона

Сверкающая ряса сияет у попа...

Хоть паренек был далеко от дома,

Он удивился и повеселел слегка...

И набожная речь доходит до сознанья,

И Божий взор не сводит с него глаз...

Еще такого не слыхал сказанья,

Однако огнь священный парнишку спас!..

Свечу горящую он взял руками,

Дорогой дальнею направился домой...

Дул сильный ветер, парень шел полями,

Огонь свечи той унося с собой!..

Однако все красиво лишь в мечтах...

На следующее утро, дождавшись наибольшего потока людей, спешащих на работу, я незаметно выкинул свое "письмо" в щель решетки, с тревогой наблюдая за тем, как оно падает. Я боялся, что оно упадет под стену здания и его никто не заметит. К счастью, на этот раз Бог был на моей стороне: ветер подхватил мое тревожное послание и опустил прямо на пешеходную дорожку. Везение на этом не кончилось: проходящая мимо молодая женщина заметила его падение. Я видел, как она подняла бумажку, вопросительно посмотрела на зарешеченные окна, развернула, прочитала, вновь взглянула вверх и демонстративно сунула послание в карман, давая понять, что все поняла. В тот день я просто летал по палате от счастья: я был уверен, что теперь Вика, получив мое послание, обязательно откликнется. Я был в таком приподнятом состоянии, что захотелось жить...

Проснулся я другим сегодня утром ранним,

Увидел этот мир совсем в иных тонах,

Увидел я весну, простую прелесть мая,

И словно в первый раз услышал певчих птах!

Я знаю, что со мной: я заново родился!

Моей душе судьба дала родиться вновь!

Я не убил себя, на жизнь не разозлился,

Я знаю, что со мной: Я ПОЛЮБИЛ ЛЮБОВЬ!

Я полюбил ЛЮБОВЬ, надеясь на НАДЕЖДУ,

И верю, что живет в моей душе весна!

Как будто жизнь моя вдруг скинула одежду

И стала красотой: вот предо мной она!

Я полюбил ЛЮБОВЬ, и я поверил в ВЕРУ!

Почувствовал и то, что ЧУВСТВОМ назову!

Никак не надышусь весенней атмосферой:

В ней чувствую ЛЮБОВЬ, а значит, я ЖИВУ!..

Уверенный, что предстоит операция, стал к ней всерьез готовиться, но доктор, который меня принимал, уже сталкивался с подобными попытками самоубийства арестованных и потому прежде, чем делать операцию, попробовал обойтись без нее. Он прописал мне лекарства, которые способствовали выделению в желудке то ли желчи, то ли кислоты. Во всяком случае, через три-четыре дня мне вновь сделали рентген, и "постороннего предмета" не оказалось: к моему изумлению, черенок ложки полностью растворился. Все же в моем деле поставили "СКС" - "склонность к самоубийству". Эта пометка здорово осложняет существование в заключении...

Легко представить ярость моего мучителя, когда ему сообщили о моей попытке! Узнав, что со мной уже все в порядке, он явился в сопровождении двух "веселых мальчиков", и на этот раз они не остерегались оставлять следы... Меня лупили кулаками, пинали ногами, били по голове наручниками. Экзекуция была такой жестокой и ее результаты были настолько "на лице", что когда меня привезли в Бутырскую тюрьму, там, увидев следы избиения, даже не приняли без медицин-ского освидетельствования и повезли в травмпункт у кинотеатра "Спорт", где я честно все рассказал обследовавшему меня доктору, и он все подробно внес в мою медицинскую карту. Только после этого меня приняли в Бутырку.

Следствие продолжалось, и меня почти ежедневно избивали во время допросов. Но, ничего не добившись, отправили на экспертизу в Институт имени Сербского или "Серпы" - "высшую инстанцию дураков", так прозвали институт зеки. По удивительному совпадению я около месяца пробыл в камере-палате, в которой в свое время обследовался Владимир Высоцкий.

Изо всех сил старался держаться и написал в "Серпах" эпиграмму на самого себя:

Я гениален дважды, даже трижды:

Я - режиссер, прозаик и поэт!

Одна беда: в котлетах много хлеба

И острая нехватка сигарет!

Ах, если бы Париж! Вот это дело!!!

Рассказ, поэма и... Париж у ног!

А если подключиться к киноделу,

То я уж не Доценко - Полубог!

Париж, Ривьера, Княжество Монако,