И вот 25 января радио из Берлина оповестило, что "германские войска, защищающие Сталинград, сражаются в тяжелых условиях на выдвинутых вперед позициях" и что "только после многих часов ожесточенной борьбы германские позиции в южной и северной частях этого сектора были перенесены на более короткие линии". Вот и все о чудовищной катастрофе Шестой армии.
Из этого сообщения мы узнали, во-первых, что Сталинград-то, оказывается, защищают сами немцы. Вот так история с географией! - тут действительно почешешь в голове. От кого? - раз они его еще не взяли, значит, защищают сами от себя... Ну и хитер Гитлер!.. Во-первых, - это сообщение правительства, которое боится сказать правду своему народу и своей армии. Правда ужасна, в германской военной истории еще не было такой черной страницы: целиком, до последнего человека, пропала лучшая германская армия, оснащенная и снабженная, как ни одна армия до этого. Пропала, не выполнив священного приказа фюрера, ибо все же девяносто две тысячи немцев из этой группировки сдались большевикам в плен. Предположим даже, что сдались в плен именно те, кто, едва удерживая рыдания по поводу несостоявшегося семейного праздника, бил вшей в теплом блиндаже. Но их, черт возьми, этих вошебойщиков, девяносто две тысячи. А это уже явление как-никак массовое. Почем знать: а не был бы несколько другим ответ на наш ультиматум, если бы наши парламентеры могли обратиться не к командующему армией, которого день и ночь, на всякий пожарный случай, ожидал самолет под полным газом, а непосредственно к солдатам... "Ну, что, немчура, поняли теперь, что такое есть Красная Армия?" - "Ой, рус, поняли".
Сталинград освобожден! Необозримые поля на запад от него, и Дон, и степи, и холмы далеко за Доном свободно развернулись перед героическим, искалеченным городом бессмертной славы. За двадцать пять лет он дважды вынес небывалые трудности обороны и победы. Он дважды боролся за всечеловеческое счастье. Фашизм под Сталинградом получил удар, от которого оправиться уже не сможет никогда. Дальнейшее будет все хуже и хуже. Правильно написал один ефрейтор своему брату в Германию:
"Одно тебе скажу, Николаус, не стремись в солдаты. Лучше днем и ночью работать и всю жизнь сидеть на сухом хлебе, чем это... в России".
КАК СОЗДАВАЛАСЬ ТРИЛОГИЯ
"ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ"
22 июня 1941 года, в день объявления войны, я дописал последнюю страницу романа "Хмурое утро" - третьей и последней части трилогии "Хождение по мукам", за которую мне присуждена Сталинская премия первой степени. Окончательно завершил я всю работу над трилогией только полгода назад. На протяжении 20 лет писалось это произведение, которое я считаю сейчас основным во всем моем творчестве.
Первую книгу "Сестры" я начал писать в середине июля 1919 года и закончил ее осенью 1921 года. Я не думал, что она развернется в трилогию. Но по мере того, как я писал, развертывались события в России, и мне становилось ясно, что нельзя ставить точку на этой книге, что это начало большой эпопеи.
Для того чтобы приступить ко второму тому - "Восемнадцатый год", нужно было очень многое увидеть, узнать, пережить. То, что называется "собиранием материалов", неприменимо к этой предварительной работе, потому что помимо документов, книг, знакомств с участниками гражданской войны, посещения мест, где происходило действие романа - Царицына, Сальских степей, Краснодара, Кубани, мне нужно было сделать основное, а именно: определить свое отношение к материалу. Иными словами, нужно было все заново пережить самому, продумать и прочувствовать. Начал я вторую книгу в 1927 году и кончил ее через полтора года. И лишь гораздо позже я понял, что в описание событий вкралась одна историческая ошибка. Печатные материалы, которыми я пользовался, умалчивали о борьбе за Царицын, настолько умалчивали, что при изучении истории 18-го года значение Царицына от меня ускользнуло. Только впоследствии, через несколько лет, я начал видеть и понимать основную и главную роль в борьбе 1918 - 1919 гг., в борьбе революции с контрреволюцией - капитальную роль обороны Царицына.
Что было делать? Роман был уже написан и напечатан. Вставить в него главы о Царицыне не представлялось возможным. Нужно было все писать заново. Но без повести о Царицыне, об обороне Царицына невозможно было продолжать дальнейшего течения трилогии. Поэтому мне пришлось прибегнуть к особой форме - написать параллельно с "Восемнадцатым годом" повесть под названием "Хлеб", описывающую поход ворошиловской армии и оборону Царицына Сталиным. В связи с этим работу над третьим томом "Хмурое утро" я начал лишь в 1939 году.
После "Восемнадцатого года" я, как известно, написал две части романа "Петр I". В 1939 году встала передо мной проблема: какую из этих двух неоконченных трилогий закончить - "Петра" или "Хождение по мукам"? В это время уже с совершенной ясностью представлялось, что неизбежна мировая война. И так же ясно было, что после мировой войны я уже, разумеется, не смогу вернуться к эпохе гражданской войны - она отодвинется слишком далеко. Третью же часть романа "Петр I" возможно было бы написать и после мировой войны, что я сейчас и делаю: я приступаю к ней этим летом, чтобы закончить трилогию.
Окончание "Хождения по мукам" - роман "Хмурое утро" я начал в 1939 году и, как уже говорил раньше, кончил его ровно 22 июня 1941 года. И я не жалею, что между второй и третьей частями был такой длинный перерыв, потому что за это время я сам, в своей жизни, в своем отношении к жизни, к действительности, к нашей борьбе стал относиться гораздо более зрело, гораздо более углубленно.
Тему трилогии "Хождение по мукам" можно определить так - это потерянная и возвращенная родина. Дело в том, что ощущение родины на рубеже первой мировой войны и даже в первую мировую войну в среде интеллигенции было ослаблено. И только за эти 25 лет новой жизни, и в особенности в преддверии ко второй мировой войне, стало вырисовываться перед каждым человеком глубокое ощущение связи, неразрывной связи со своей родной землей. Мы пришли к ощущению родины через глубокие страдания, через борьбу. Никогда на протяжении, может быть, целого века не было такого глубокого и острого ощущения родины, как сейчас. Всего этого я не мог бы понять в 1927 году, когда писал "Восемнадцатый год".
"Хождение по мукам" - это хождение совести автора по страданиям, надеждам, восторгам, падениям, унынию, взлетам - ощущение целой огромной эпохи, начинающейся преддверием первой мировой войны и кончающейся первым днем второй мировой войны.
Сейчас уже печатается полностью в одном томе вся трилогия. Романы, составляющие трилогию, писались с большими интервалами. Нужно было их свести к единому стилю, многое переделать, многое лишнее выпустить, придать им стройность одной книги. Это была довольно сложная работа, и закончил я ее сравнительно недавно, полгода назад.
СЛОВО ЕСТЬ МЫШЛЕНИЕ
(Из беседы)
Не только идеи, понятия, но и картины самые сложнейшие, самых тончайших оттенков я могу передать словами. Получается так, как будто бы в человеческом мозгу есть какие-то тысячи, может быть, миллионы клавиш, и человек, говорящий словами, он как будто невидимыми пальцами играет на этой клавиатуре мозга, и в голове воспринимающего возникает та же самая симфония.
Вот какая сложная штука язык. Язык - это есть высшая культура человечества.
Как же мы относимся к языку? Очень скверно. Иногда так относимся, например, можно сравнить: скрипка Страдивариуса, так ею гвозди заколачивают. Можно это делать - конечно, можно, но не стоит. Так очень часто мы относимся к языку.
Напрасно думают, что язык это только орудие для определения понятий. Язык - мы будем говорить о языке художественной прозы, я не беру язык философский, язык научных книг, поэзии, будем говорить о языке художественной прозы.
В XVI веке в России считали так, что литературный язык, литературная фраза, она никак не должна походить на разговорную фразу и чем она дальше от разговорной фразы, тем это благороднее. И вот мы читаем сочинения XVI XVII веков, их очень трудно читать, они никак не усваиваются, не производят никакого впечатления. Мы можем с интересом прочесть несколько фраз, несколько мыслей оттуда, но это не художественный язык, нагроможденный, трудный, с завитками, со старыми оборотами и т. д. Тогда как язык народный другой. Народного языка XVI века мы не знаем, но XVII века хорошо знаем из судебных записей, из отчетов, из сочинений известного протопопа Аввакума.
Язык народный необычайно богат, гораздо богаче нашего. Правда, там нет целого ряда слов, фраз, зато манера выражаться, богатство оттенков больше, чем у нас.
Вот эта традиция двух языков - один литературный и один народный, один благородный и один подлый, - эта традиция до сих пор существует и докатилась до нас. Несмотря на то, что Пушкин - основатель нашего литературного языка, вершина и предел русского языка, причал, к которому все должны причаливать, Пушкин свел эти два языка.