Перед нашей критикой непочатая целина. Приведу хотя бы один пример. До сих пор не разрушено мнение об односторонности влияния западноевропейской литературы на русскую. Лермонтов учился у Байрона, Лев Толстой - у Стендаля, и так далее... Где исследования о влиянии русской литературы на западноевропейскую и американскую? О влиянии Тургенева, Достоевского, Льва Толстого и, в особенности, Чехова - на английскую и американскую литературу? Мы восхищаемся Хемингуэем, но он был бы невозможен, если бы Чехов не открыл ему глаза на мир и не научил в мелочи видеть большое и трагическое.
Значительны успехи советского литературоведения. Благодаря трудам ряда исследователей мы неизмеримо больше знаем теперь о жизни и творчестве Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова, Льва Толстого, Салтыкова-Щедрина, Чернышевского, Добролюбова и многих классиков Запада, чем знали о них в дореволюционную пору. Тогда нельзя было и мечтать о таком капитальном, строго-научном издании, как, например, девяностодвухтомное издание сочинений Толстого. Мы не только благоговейно храним наследие наших предшественников, мы изучаем его с новых методологических позиций, о чем свидетельствуют хотя бы десятки томов капитальных изданий Академии наук.
В литературе двадцатых годов было много такого, чем ей пришлось переболеть, и иным писателям не легко далось то, что называлось "перестройкой", то есть идейным переходом в период великого перелома. Была групповщина, идейная слепота, неумение, а порой и высокомерное нежелание видеть и изображать существенное, исторически обусловленное. Был формализм - бесплодная, а потому и вредная игра в сюжетный и словесный орнамент, подменяющий идейную сущность литературы, ее глубокие, всегда трудные творческие процессы - внешними анекдотами и сюжетными фокусами. Было ухарское отношение к революции с изображением традиционных "братишек". Было интеллигентское нытье, раздувание обид "маленького человека", за которым гонится Октябрь, как Медный всадник за Евгением. Все это не выходило за стены кружков и редакций. Холодный огонь этого фейерверка блистал или чадил без присутствия широкой публики. Участие советского народа в литературе было еще впереди. Тиражи книг ограничивались пятью и десятью тысячами экземпляров. Через десять лет такая книга, как "Тихий Дон", уже будет издана в 2 500 000 экземпляров.
В начале тридцатых годов в рядах писательской интеллигенции под влиянием решающих побед социализма происходит глубокий идейный переворот. Литература стягивается к основным, жизненно необходимым стране, целям и установкам партии и советской власти. Это стягивание нашло отражение в известном постановлении ЦК от 23 апреля 1932 года о ликвидации РАППа и перестройке литературно-художественных организаций.
Литература в т о р о г о периода характеризуется прежде всего единством идейных устремлений. И это было шагом на пути народности нашей литературы. В эти годы навстречу литературе поднимается многомиллионный читатель, - народ-строитель, приведенный в движение культурной революцией. Все это, вместе взятое, придает новый характер нашей литературной жизни и углубляет сознание ответственности литературы перед народом, его великим делом.
Эта нарастающая встреча литературы и читателя обогащается углублением хозяйственно-политических и культурных связей русского народа с братскими народами Советского Союза. Процесс слияния литературы с широким читателем активизируется народным трудом на фронтах пятилеток. День и ночь по всей стране скрежещут зубы экскаваторов, трещат пневматические молотки, растут стены заводов и городов. В деревнях планируется переход от индивидуальной чересполосицы к огромным массивам коллективного хозяйства.
Все это тянет и увлекает за собой литературу, которая охотно становится художественным летописцем экономического переворота или, словами Герцена: "шагает по следам великой армии исторического движения".
Так возникают индустриальные и колхозные романы, повести и пьесы, - о социалистическом строительстве и его людях. Среди множества произведений этих лет многие приобретают принципиальное, показательное значение в смысле в в е д е н и я в л и т е р а т у р у н о в о г о, н и к о г д а е щ е е ю н е о с в е щ а е м о г о м а т е р и а л а. Таковы, например, - роман "Цемент" Гладкова, "День второй" Эренбурга, "Соть" Леонова, "Время, вперед!" Катаева, "Большой конвейер" Ильина, "Поднятая целина" Шолохова, "Бруски" Панферова, "Гидроцентраль" Шагинян, "Страна Муравия" - замечательная поэма Твардовского, "Танкер "Дербент" Крымова и многое другое. В то же время в литературе крепнет новое поколение писателей таких, как Соболев, Корнейчук, Павленко, Симонов и другие.
От романтического восприятия истории недавнего прошлого литература переходит к исторической конкретности. На ее глазах народ строит свое историческое настоящее и будущее. Появляется новый литературный герой, это уже не человек-масса и не поверхностно обобщенный романтический персонаж гражданской войны, это - человек сегодняшнего дня, строитель, но он пока еще больше обобщен, чем типизирован, он больше живописуется внешними признаками, чем внутренней характеристикой, он больше представитель своей профессии, чем живая личность; у него опасная тенденция к мельканию по страницам повести, к условному персонажу, к "кожаной куртке", к штампу.
Последние годы перед войной отмечены литературной б о р ь б о й з а и з ж и в а н и е у с л о в н о г о человека. Литература борется за восстановление генетических линий и связывает нити, тянущиеся от современного человека к историческому прошлому, - на первом этапе эти нити были оборваны и порой обрывались умышленно, как, например, деятельностью РАППа. В поисках великого исторического наследства литература обращается к историческому роману. В последние годы перед войной он преобладает над другими жанрами. Это романы: "Севастопольская страда" Сергеева-Ценского, "Дмитрий Донской" Бородина, "Чингисхан" и "Батый" Яна, "Великий Моурави" Антоновской, "Возмутитель спокойствия" Леонида Соловьева и предшествующие им: "Разин Степан" Чапыгина, "Болотников" и "Труды и дни Ломоносова" Георгия Шторма, "Кюхля" и "Смерть Вазир-Мухтара" Юрия Тынянова, "Цусима" Новикова-Прибоя, "Одетые камнем" Ольги Форш и ее трилогия из времен Екатерины II и многое другое.
Гуманизм советского строя сказался во всенародной заботе о детях. Начатая в двадцатых годах советская детская литература завоевала всемирное признание. На английский, испанский, польский, болгарский, японский и другие языки, а также на языки всех народов Советского Союза переведены книги Чуковского, Маршака, Ильина, Михалкова, Бориса Житкова, Барто и других поэтов и прозаиков.
Война завершает два с половиной десятилетия советской литературы, богатой и своеобразной, со всеми достоинствами и недостатками молодости. Прежде всего, это литература десятков миллионов читателей. В ее развитии есть особенная черта, которую история литературы не знала: это идейно вдохновляющая помощь партии и правительства и лично - товарища Сталина.
Война открыла новый этап, новый ее период. Мы присутствуем при удивительном явлении. Казалось бы, грохот войны должен заглушить голос поэта, должен огрублять, упрощать литературу, укладывать ее в узкую щель окопа. Но воюющий народ, находя в себе все больше и больше нравственных сил в кровавой и беспощадной борьбе, где только победа или смерть, - все настоятельнее требует от своей литературы больших слов. И советская литература в дн войны становится истинно народным искусством, голосом героической души народа. Она находит слова правды, высокохудожественные формы и ту божественную меру, которая свойственна народному искусству. Пусть это тлько начало. Но это начало великого.
Таковы три этапа, три периода, три ступени, по которым поднимается советская литература. В ее развитии можно подметить одну закономерность: удача писателя, движение литературы вперед всегда шло от нового содержания социальной жизни. Содержание часто опережало форму. И часто - сочувствие к содержанию и воображение читателя дополняли то, что в книге было указано пунктиром или в виде схемы, то, на что у писателя еще не хватало сил и опыта для изображения. Можно назвать произведения, широко популярные среди читателей и любимые ими, как, например, "Как закалялась сталь" Островского, которые в художественном отношении и в отношении пластичности языка не могут полностью ответить возросшим эстетическим требованиям нашего современного читателя.
Мы не гурманы и не эстеты. Но, ставя общие задачи нашей литературы, выдвигая прежде всего - жизненную правдивость, политическую актуальность, мастерство пластики, живописности, композиции, богатство и свежесть языка, мы неустанно должны подтягивать форму к содержанию, требовать от литературы таких же смелых дерзаний, какие совершает наш народ, требовать такой же нравственной высоты, на которую поднялся наш народ, требовать от искусства чуда, ибо наш народ перед лицом всего мира совершает чудо в своей борьбе за родину.