Аля, я деятельно занялась твоим продовольствием, сахар и какао уже есть, теперь ударю по бэкону и сыру — какому-нб. самому твердокаменному. Пришлю мешочек сушеной моркови, осенью сушила по всем радиаторам, можно заваривать кипятком, все-таки овощ. Жаль, хотя более чем естественно, что не ешь чеснока, — у меня его на авось было запасено целое кило. Верное и менее противное средство — сырая картошка, имей в виду. Так же действенна, как лимон, это я знаю наверное.
Я тебе уже писала, что твои вещи свободны, мне поручили самой снять печати, так что все достанем, кстати, моль ничего не поела. Вообще, все цело: и книги, и игрушки, и много фотографий. А лубяную вроде банки я взяла к себе и держу в ней бусы. Не прислать ли тебе серебряного браслета с бирюзой — для другой руки, его можно носить не снимая и даже трудно снять. И м. б. какое-нб кольцо? Но — раз уже вопросы — ответь: какое одеяло (твое голубое второе пропало в Болшеве с многим остальным — но не твоим) — есть: мое пестрое вязаное — большое, не тяжелое, теплое — твой папин бэжевый плэд, но он маленький — темно-синяя испанская шаль. Я бы все-таки — вязаное, а шаль — со следующей оказией, она все равно — твоя. Пришлю и нафталина. Мешки уже готовы. Есть два платья — суровое, из номы[85], и другое, понаряднее, приладим рукава. Муля клянется, что достанет гвоздичного масла от комаров, — дивный запах, обожаю с детства. И много мелочей будет, для подарков.
У нас весна, пока еще — свежеватая, лед не тронулся. Вчера уборщица принесла мне вербу — подарила — и вечером (у меня огромное окно, во всю стену) я сквозь нее глядела на огромную желтую луну, и луна — сквозь нее — на меня. С вербочкою светлошерстой, светлошерстая сама… — и даже весьма светлошерстая! Мур мне нынче негодующе сказал: — Мама, ты похожа на страшную деревенскую старуху! — и мне очень понравилось — что деревенскую. Бедный Кот, он так любит красоту и порядок, а комната — вроде нашей в Борисоглебском, слишком много вещей, все по вертикали. Главная Котова радость — радио, которое стало — неизвестно с чего — давать решительно все. Недавно слышали из Америки Еву Кюри. Это большой ресурс. Аля, среди моих сокровищ (пишу тебе глупости) хранится твоя хлебная кошечка, с усами. Поцелуй за меня Рыжего, хороший кот. А у меня, после того, твоего, который лазил Николке в колыбель, уже никогда кота не будет, я его безумно любила и ужасно с ним рассталась. Остался в сердце гвоздем.
Кончаю своих Белорусских евреев, перевожу каждый день, главная трудность — бессвязность, случайность и неточность образов, все распадается, сплошная склейка и сшивка. Некоторые пишут без рифм и без размера. После Белорусских евреев, кажется, будут балты. Своего не пишу — некогда, много работы по дому, уборщица приходит раз в неделю. Я тоже перечитывала Лескова — прошлой зимой в Голицыне, а Бенвенуто читала, когда мне было 17 лет, в гетевском переводе и особенно помню саламандру и пощечину.
Несколько раз за зиму была у Нины, она все хворает, но работает, и когда только можно — радуется. Подарила ей лже-меховую курточку, коротенькую, она совсем замерзала, и на рождение одну из своих металлических чашек, — из к-ых никто не пьет, кроме меня — и нее.
Хочу отправить нынче, кончаю. Держись и бодрись, надеюсь, что Мулина поездка уже дело дней. Меня на днях провели в групком Гослитиздата — единогласно. Вообще, я стараюсь.
Будь здорова, целую. Мулины дела очень поправились, он добился чего хотел, и сейчас у него много работы. Мур пишет сам.
Мама».
Не послать ли браслета для другой руки?!. Должно быть, когда Алю уводили с болшевской дачи, у нее на руке был браслет, который она не успела снять на ночь. И теперь Марина Ивановна предлагает ей и для другой руки… Это в лагерь-то, на Княжий Погост!..
Марина Ивановна столько ночей провела «в толкучих очередях» у тюрем. Она столько наслушалась о лагерях, о тяжком подневольном труде, там за колючей проволокой, за забором, о жизни в бараках! Она все слышит, запоминает, внемлет советам — сушит овощи, запасает чеснок, она знает — это помогает, спасает там от цынги. И в то же время она удивительно умеет ускользать от реальной жизни в свою стратосферу! Она, как всегда, одновременно живет в двух измерениях и оттуда из своей стратосферы, — не послать ли браслет с бирюзой и какое-нибудь кольцо!..
В мае Муру выдают паспорт, который он должен был получить еще в феврале. 16 мая Марина Ивановна сообщает Але:
«…А Мур нынче идет за паспортом — наконец, добился! было трудно, п.ч. не было метрики, а без паспорта нельзя, п.ч. уже 16 лет, А про именины его мы забыли, напомнила Лиля и обещала просроченный пирог. Лиля и Зина тебе писали, также Нина, у которой новая работа, рядом со мной, теперь будем чаще видеться. И Нина просила передать, что вообще будет тебе писать. Она — прелестная, только жаль, что хворая: болит когда-то сломанная рука: «костная мышь», — к счастью, ей сейчас не надо писать на машинке. Буду летом ездить с ней в Сокольники, она все вспоминает, как вы — ездили, и помнит все семейные праздники, и вообще — все даты…»
В этом же письме от 16 мая Марина Ивановна говорит Але об отце: «…На днях носили с Мулей ему вещи, целый огромный, почти в человеческий рост, мешок, сшитый Зиной по всем правилам, с двойным дном, боковыми карманами и глазками для продержки, все без единой металлической части. Т. к. в открытке было только «принесите вещи такому-то», то я уж сама должна была решить — что, и многое мне вернули: валенки, шапку, варежки, непромок. пальто, вязаную куртку, ночн. туфли, подушку и галстук.
…Это было 5-го мая, а 10 передачу приняли. А больше о нем не знаю ничего…»
Из этого письма Аля должна понять, что отец тоже получил «срок», раз затребовали вещи…
24-го мая Муля пишет: «…Твой брат успешно сдает экзамены. Он стал очень красивым молодым человеком с очень широкими интересами. Наряду с вопросами политической жизни он глубоко интересуется поэзией, театром, живописью, ходит на концерты. Только спорт ему совершенно чужд — видно, это у вас фамильное. Одно время я старался ему внушить, что так не годится, но влияние матери и природное отвращение сделали свое. Боюсь, ему трудно будет в армии, не кажется ли тебе, что надо было бы его в этом отношении цивилизовать? Я очень дружу со своим братом[86]. Мы часто говорим о тебе и смеемся твоим чудесным шуткам. Если бы ты только знала, как много я перенял твоего…»
В мае Марина Ивановна делает «последние поправки к Белорусским евреям, к-ые сдаются завтра и пойдут без всякой правки…» И в мае же, 22-го: «попытка песен Миньоны», а 27-го еще запись в ее тетради: «Песни Миньоны Гете, но — для музыки (к-ой не знаю…), а я и так еле-еле концы с концами свожу…»