Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Незачем его связывать, — сказал Семейка.

Данилка не видел в темноте его лица, и потому он удивленно поглядел на Озорного в надежде услышать что-то вразумительное.

— Точно, что незачем, — хмуро подтвердил Тимофей.

Тут до Данилки дошло, что они имели в виду.

Абрам Петрович, искренне веруя, что только двенадцать голов и выпустят из земли клад, столько бед натворил — все равно ему от смерти было не отвертеться. Но коли самим его тут, сейчас, немедленно осудить и порешить — как поступит, вернувшись в Москву, Деревнин? Промолчит, а потом в самую неподходящую минуту и выложит кому надобно, как конюхи с Аргамачьих конюшен самовольно преступника порешили?

Мысль пришла внезапная и, как ему показалось, единственно верная.

Деревнин, возясь с котлом, положил на траву свою пистоль. Данилка, подойдя, поднял ее и протянул Тимофею:

— Ты это зарядить можешь?

— Невелика наука, — отвечал Озорной. — Гаврила Михайлович, у тебя, чай, заряды припасены? Не может быть, чтобы с одним-единственным ты ехал!

Подьячий и впрямь, готовясь к боевым действиям, прихватил с собой и пороховницу, и пули.

— А тебе на что? — спросил он, уже все поняв, только чтобы показать, кто тут по званию старший.

— Этого вора в Москву везти, на дыбу поднимать — он многих за собой потянет, — Тимофей повернулся к Быку. — Небось, такой же еретик, как и ты?

— Я сатану никогда не призывал, — Бык перекрестился. — А потянет и таких людей, что ты и сам рад не будешь.

Это относилось к Деревнину.

— Давай сюда, я сам, — подьячий хоть и не так ловко, как сумел бы Озорной, однако зарядил пистоль и даже пороха почти не просыпал. После чего протянул оружие рукоятью вперед к Озорному.

— Не тронь, — вдруг велел Данилка.

И удержал руку товарища.

— Верно, — одобрил Семейка. — Ну ты, чертознатец, вставай да помолись.

Он отпустил наконец Абрама Петровича, и тот с трудом поднялся на ноги, стал вытаскивать изо рта траву вперемешку с землей.

— Ну? Долго мне?.. — начал было подьячий, но Тимофей помотал головой.

— Сам его застрелишь, Гаврила Михайлович.

— Ты с ума съехал?!

— Коли не хочешь вместе с ним тут остаться, — добавил Семейка. — Эй!

Он удержал метнувшегося было к кустам, к спасительной темноте кладознатца.

— Умел воровать — умей и ответ держать!

— Да я вас в порошок сотру! — возвысил голос Деревнин.

— Вот как вернешься в Москву — так и сотрешь, — согласился Тимофей. — Стреляй, Гаврила Михайлович, чего уж там. Коли ты не будешь с нами кровью повязан, то, чего доброго, нам этот клад боком выйдет. А так — и ты язык распускать не станешь, и нам это ни к чему.

Он высказал как раз то, что пришло на ум Данилке.

— И все это дело с кладом так промеж нас и останется, — сказал парень.

Это было как раз то, чего хотел услышать подьячий. Ведь коли сдавать кладознатца в Земский приказ — так и клад, пожалуй, с ним вместе. А клад хоть и в лесу найден, однако неизвестно, кому тот лес принадлежит, ведь вдоль Троицкой дороги много сел, и хозяин леса, узнав про находку на своей земле, наверняка с челобитной заявится!

— Черт с вами! — Он перехватил пистоль дулом вперед, да и встал в пень…

Деревнину доводилось губить людей, да только иначе — оговору ход давал, хитро составленной челобитной. А напрямую, чтобы пулей в сердце, — такого не было.

Семейка подпихнул кладознатца поближе.

— Не тяни, свет, — негромко, как всегда, сказал он. — Сунь ему дуло в ухо, да и спускай курок!

— Не то сам рад не будешь, — добавил Озорной.

Деревнин повернулся к Быку, как бы в надежде на помощь.

— Потом, коли хочешь, панихиду вели по нему отслужить, — посоветовал Бык.

Данилка же отвернулся.

То, что он придумал, внезапно воплотилось, и ему сделалось не по себе…

Он услышал крик и выстрел.

— Царствие тебе небесное, Абрам Петрович, — сказал Бык. — Хотя это-то как раз — вряд ли…

Данилка повернулся.

Семейка так ловко подставил кладознатца под выстрел, что тот свалился в яму, откуда добыли клад.

— Бери-ка лопату, свет, — велел он Данилке. — Тут ему самое место.

— Сам эту землю кровью полил, сам в ней пусть и лежит, — добавил Тимофей, нагибаясь за второй лопатой.

Бык взял у потрясенного собственным деянием подьячего пистоль и собрался было бросить ее в яму, к мертвому телу.

— Погоди! Это нам пригодится, — сказал Семейка. — У нашего младшего оружия нет — вот и будет ему подарок. Для наших дел — в самый раз. Бери, Данила. Бери, свет.

Он забрал у Быка пистоль и протянул парню.

Только что это оружие осуществило его мысль — поразило убийцу. Ствол еще дымился.

Где-то далеко, в Москве, спал в колыбели, а может, пищал противным голосом, как это умеют младенцы, крошечный парнишечка, родившийся сиротой…

Может быть, однажды он узнает, что за его отца рассчитались?

Только мысль о младенце и укрепила руку Данилки, когда он взял тяжелую, снабженную бердышным лезвием, пистоль. Только мысль о том, что оружие послужило справедливому воздаянию.

— Держи крепче! — велел Тимофей. — А вот тебе еще подарок.

Он протянул череном вперед широкий нож с одним лезвием, закругленным и чуть изогнутым к острию.

— Подсаадачник, что ли? — спросил Семейка. — Жаль, что без ножен. Бери, брат Данила, владей! Коли уж ты от этого ножа не погиб — он тебе и удачу принесет.

И тут издалека прилетел голос.

Узнать его было невозможно — когда человек так орет, родная мать не признает. Но этот обезумевший голос звал поочередно Тимофея, Семейку и Данилку, и напоследок он истошно приказал:

— Нав-пе-рей-мы-ы-ы!!!

— Богдаш?! — первым догадался Данилка.

— Кой черт его сюда занес? — злобно спросил Тимофей.

И лишь Семейка, соображавший, как всегда, быстрее прочих, воскликнул:

— Сказано ж — навпереймы!

Деревнин — тот вообще лишился дара речи.

— На конь! — заорал Данилка, очень довольный, что можно убраться подальше от ямы, в которой лежал кладознатец.

— Вы ступайте, ступайте! — торопливо сказал Бык. — Я его закопаю, дерниной прикрою да и пойду себе…

— Точно ли? — спросил Тимофей, а Семейка уже, подхватив фонарь, бежал туда, где были привязаны кони, и Данилка, с подсаадачником в левой руке и пистолью в правой — за ним следом.

Семейка умел прыгать в седло, едва касаясь левой рученькой конской холки. У Данилки так еще не получалось. Несколько раз товарищ показывал, приговаривая:

— Ты правой ногой-то махни, свет, вверх ее кинь, она и тулово за собой потащит!

Данилка исправно проделывал все, что велено, однако ему не удавалось даже плюхнуться брюхом на конскую спину, ухватка не давалась, хоть тресни!

Так велико было возбуждение, что наконец-то Семейкина наука дала себя знать. Может, потому, что основательно ухватиться за седельные луки, когда в руках оружие, невозможно.

Данилка и сам не понял, как оно получилось: с разворотом, с махом ноги, он подскочил, опираясь о луку седла, и шлепнулся чуть боком, и выровнялся, а времени ловить ногами стремена уже не осталось — Семейка, держа фонарь чуть ли не перед конскими ушами, поскакал лесной тропой к Троицкой дороге.

— Стойте, черти! — раздалось сзади. — Кого имать-то?!

— У Желвака спроси! — не оборачиваясь, отвечал Тимофею Семейка.

Намет тем и хорош, что плавный. Данилка, крепко держась коленями за Головановы бока, даже не пытался добраться до стремян — это означало бы задержку в погоне!

Разумеется, Семейка вырвался вперед, сзади уже скакал Тимофей, а Деревнин, ничего в этой стремительной суете не уразумевший, остался охранять Быка и котел с жемчугом.

А на Троицкой дороге гремели копыта — приближались те, кого следовало перехватить!

Конюхи выскочили на дорогу и едва нос к носу не столкнулись с Гвоздем. Если бы они всего лишь на миг задержались, то и сшиб бы Семейка лесного налетчика, смял бы копытами своего бахмата.

Но Гвоздь увидел свет фонаря и успел натянуть поводья!

Его конь вскинулся, едва не опрокинувшись на спину, развернулся на пятачке и понесся назад.

— За мной! — орал Гвоздь, и его товарищ-налетчик тоже исхитрился удержать и повернуть коня, упустив при этом повод заводного. Тот, бедолага, не понял, что творится, и как скакал, так и продолжал, заступив тем самым дорогу конюхам и невольно облегчив бегство налетчикам.

Семейка проскочил по обочине и кинулся в погоню. Данилка на скаку кое-как засунул за пояс подсаадачник и несся следом, держа над головой на манер чекана оснащенную бердышом пистоль.

Семейка бросил фонарь и догонял ближнего к нему всадника. Тот обернулся, все понял и выхватил засапожник. Конюх знал это движение и этот хват — острием назад, чтобы бить себе за спину или вбок, резко распрямляя руку. Он придержал бахмата и дождался Данилки.