степень бакалавра в этом году, кандидаты были…
Женевьева налила себе чашку холодного молока и поднесла ее к губам. Она согнулась пополам, что позволило ей увидеть изнутри ноздри старшей сестры.
– Ты решила слиться с природой?
– Я шишка.
– Шишка?
– Тип с шишкой, который стоит на голове в надежде ее сгладить.
– У тебя на голове шишка?
– Нет. Но в мозгах точно что-то выросло.
– Позаимствуй шляпку у мадам Буэн.
– Уж лучше шишка.
Женевьева вылила спитой чай под молодую оливу.
– Удобрение, – объяснила она. – Почему ты думаешь, что у тебя что-то в мозгах?
– Скажем так, у меня проблема.
– У меня тоже: кончилось фисташковое мороженое.
– Моя проблема меньше… Я умру.
– От скуки?
– От отсутствия личной жизни.
– У тебя было два любимых.
Шарли пожала плечами. Стоя вниз головой, она их опустила.
– Их больше нет.
Она перевернулась и села на уже нагревающийся бетон. Женевьева намазала маслом кусок хлеба и вдруг поняла, что ей совсем не хочется есть (хотя вчера она не ужинала). Она протянула бутерброд Шарли, и та тотчас надкусила его.
– От голода ты не умрешь, – заметила Женевьева.
– У меня работает безотказный сигнал тревоги, когда мне надо поесть.
– Какой?
– Я умираю от голода.
Шарли подхватила проходившего мимо Роберто. Он поерзал немного для проформы, но присмирел. Шарли звонко чмокнула его в нижнюю губу. Кот отвернулся.
– Видишь! Даже единственный мужчина в этом доме меня не признаёт!
Женевьева вспомнила Виго, вчерашний вечер. Его поцелуй. Его губы. Ее губы расплющились о золотой ободок чашки.
– У тебя нет новостей от Танкреда?
Шарли мотнула головой: нет.
– А от Базиля?
Шарли выпустила кота и тем же движением дала понять, что нет. Сама того не сознавая, она рассматривала молодую оливу.
– Ты плохо за ней ухаживаешь, – тихо сказала Женевьева.
– Точно. Моя личная жизнь – пустыня.
– Я говорю об оливе и винограде. Это подарки Базиля.
– Они растут.
– Ты тоже растешь… разрослась за пределы, если хочешь знать мое мнение.
Женевьева сделала еще один бутерброд и протянула его Шарли.
– Тебе тоже нужно, чтобы за тобой ухаживали.
Шарли пошевелила пальцами на ногах.
– Ты сделала педикюр? – удивилась Женевьева.
– Взяла лак у Беттины. В ее ящиках можно найти все, чтобы стать Мисс любой дыры.
– Ты хочешь стать Мисс дыры?
Лесные пожары ширятся, девять тысяч гектаров маки[72] сгорело за два дня в горах Аллиоль, один кемпинг пришлось эвакуировать…
– Чем хорошо радио: сразу понимаешь, что по сравнению с несчастьями этого мира наши горести – просто пустяки.
Женевьева посмотрела на часы и встала.
– Мне пора.
– Куда так рано?
– …
– И ты ничего не ела!
– Съешь мою долю.
Женевьева посмотрелась в стеклянную дверь, прикусила щеки, чтобы они выглядели впалыми, взяла сумку с купальником и ушла по прибрежной тропе.
Три старика, разумеется, сидели на повороте. Они поздоровались с ней.
– Что-то мы сегодня рано! – сказал один.
Она улыбнулась и пошла напрямик к деревне. Сделала крюк, чтобы обойти булочную месье Мепуледа, зашла в гастроном и купила литровую коробку фисташкового мороженого. Потом побежала на пляж, вошла в киоск через заднюю дверь и в полутьме убрала мороженое в холодильник. После этого она разделась, надела купальник и вышла на пляж с полотенцем на плече. Солнце слепило. Море было далеко.
Она проплыла немного, повернулась и посмотрела на пляж. К тото вдалеке шел в ее сторону… парень. Она повернулась на девяносто градусов и заставила себя сделать тридцать гребков… Но остановилась на двадцати семи и снова повернулась к парню, который шел к ней. Сердце отчаянно колотилось.
Это был не Виго. Женевьева нырнула и минуту оставалась под водой.
Запыхавшись, она вынырнула. Парень, которого она приняла за Виго, уже прошел мимо. Она рассмотрела его со спины. Совсем не похож. Этот был худой, с бесконечно длинной шеей, весь вытянутый вверх. Не то что Виго, тот широкий, крепко сбитый и ходит так, будто впечатывает свои шаги в землю.
Она вышла из воды, подняла с песка полотенце. Полотенце было Беттинино, с розовым фламинго на фоне бамбука. Она ополоснулась под пляжным душем и растерлась клювом фламинго и стеблями бамбука, крепко-крепко, даже лицо. Потом вернулась в киоск и оделась.
Открылась она точно вовремя.
Фисташковый мальчик покинул мини-гольф у шестнадцатой лунки и помчался к киоску.
– Фисташковое? – спросила Женевьева, наклоняясь к коробке, которую купила для него.
Он покачал головой.
– Нет. Сегодня лимонное.
Она молча посмотрела на него. Подала ему рожок лимонного с широкой улыбкой и смотрела, как он вприпрыжку убегает к шестнадцатой лунке.
Сердце ее наполнилось грустью.
* * *
Последний раз Гортензия была в Париже четыре года назад, с родителями. Это почти забылось. Она крепко держала за руку Энид, и обе семенили следом за тетей Юпитер, которая несла их сумку. Шарли решила, что одной сумки на двоих им хватит. Как должно было хватить и банкноты в пятьдесят евро, которую она вручила сестрам на перроне.
Через полчаса духоты и тряски в метро они вышли наружу, запыхавшиеся и помятые. Когда свернули на улицу Пилле-Виль, долгий рев расколол небо и над крышами взмыли испуганные голуби.
– Что это? – спросила Энид тоненьким встревоженным голоском.
Тетя Юпитер улыбнулась. Она была высокая, худая и с удивительно круглыми щеками, делавшими ее похожей на шоколадное яблочко.
– Сирена. Она завывает каждую первую среду месяца в полдень. Значит, сейчас двенадцать часов. В пять минут первого она замолчит. Вы никогда ее не слышали?
Гортензия такого не помнила.
– Загадайте желание! – весело воскликнула тетя. – Париж делает все возможное, чтобы принять вас с почестями!
Улица Пилле-Виль была маленькая и кривая.
– Как большая макаронина, – заметила тетя Юпитер. – Из одного конца не видно другого.
Дома поражали грандиозными фасадами. Если присмотреться, тут находились только офисы, страховые компании. Дом тети не составлял исключения: фасад с колоннами, кариатиды… И пять этажей, занятые Ants & Beehive, Prospective & Advenir Limited и «Швейцарской прорицательницей».
Лифт шел только до пятого, дальше пришлось идти по узенькой лестнице, уже без блестящих лаком ступенек и ковра. Лестница скрывалась за дверью и поднималась изгибами до последнего этажа. Подняться по ней можно было только гуськом, животом толкая перед собой сумку.
– Похоже, – сказала Энид, – на нашу старую башенку. В Виль-Эрве.
– Только не так сыро, – вежливо вставила Гортензия. (А про себя совсем не вежливо подумала: зато глуповато и уныло.) – И без чаек, – добавила она.
Зато были голуби, их глук-рилу глук-рилу по всему водосточному желобу.
Тетя Юпитер пошла вперед по коридору, вымощенному красной плиткой. По нему тоже можно было продвигаться только гуськом. На полпути