— Это реплики, Шорох. Реплики и ремарки, как в пьесе.
Символы на голубом поле выстроились в столбик и приобрели вид нормального текста:
“МНЕ ВСЕ РАВНО ЧТО ВАМ ПРИДЕТСЯ ИЗМЕНИТЬ В МИРЕ (пауза: 1,0-1,2 сек.) ЖРИТЕ ЗЕМЛЮ (пауза: 0,8-1,0 сек.) ПОДАЙТЕ ОДНОМУ ЧЕЛОВЕКУ ВЫЖИТЬ (восклицат.) И Я ПОМОГУ ВЫЖИТЬ ВАШИМ ЧЕТЫРНАДЦАТИМИЛЛИАРДАМ ИЛИ СКОЛЬКО ВАС ТАМ УЖЕ НАПЛОДИЛОСЬ (кон, реплики)”.
— Просто реплики… — сказал курьер.
— Ну-ка, назад прокрути!
— Пожалуйста… Это у него в прошлом. В воображаемом, конечно. В том, которое еще до момента загрузки…
— Программа?…
— Тут все — программа. Мы же не хироманты… Олег поморщился и прочитал предыдущий абзац: “А ЦЕНА ТАКАЯ ПОТОМОК (пауза: 1,0-1,2 сек.) АСЯ БУДЕТ ЖИТЬ (пауза: 0,5-0,7 сек.) ЕЩЕ ТРИ ДНЯ И ЕЩЕ ТРИ ДНЯ И ЕЩЕ ПОКА НЕ ПРЕВРАТИТСЯ В СВАРЛИВУЮ СТАРУШКУ (пауза: 0,3-0,5 сек.) ПОКА Я САМ НЕ НАЧНУ ТОЛКАТЬ ЕЕ В МОГИЛУ”…
— И в другом отрывке тоже про некую Асю… — заметил Дактиль. — Не слишком ли она дорого стоит?
— Ася — это Прелесть. Я сам недавно все это говорил. Но это не программа. Это воспоминания. Это было! Согласись!… Ну?!
— Нет, Шорох. “Надысь” от “намедни” я еще отличаю.
— Тот разговор сюда попал, потому что меня сканировали. Уже после активации. Я прожил несколько дней, и с меня сняли мнемопрограмму. И разговор вместе с искусственными воспоминаниями…
— Я могу это подтвердить, — сказал Дактиль. — Если тебе так хочется. Но если ты ждешь честного ответа… Нет. Дело не в том, что эти реплики находятся перед точкой загрузки. Они по своей природе — программа. Они кем-то выстроены и отредактированы. Клон в действительности мог их уже озвучить, и неоднократно. При проверке сложных подсадок такое случается: программу прогоняют, иногда несколько раз… Ты говорил не от себя, Шорох. Ты проговаривал вложенный текст.
— И все мои поступки тоже?…
— Так же, как слова. Программа клона не допускает импровизаций. Иначе это уже не программа.
— Но она у меня сбилась! Я сделал то, чего в ней не было!
— Такое не исключено, — ответил Дактиль. — Когда тебя загрузили?
— Часа три назад примерно.
— Вот в эти три часа ты и мог ее сбить. Вряд ли сам, скорее, с чьей-то помощью. А все, что хранится у тебя в памяти… все, что ты прожил до и после сканирования…
— После?… И это тоже здесь?!
Олег вгляделся в экран, но голубое поле заняла прежняя клинопись.
— Мало болтовни, много действия, — пояснил Дактиль смущенно.
— Получается, сбой программы был фиктивным, — догадался Олег. — И этот сбой — тоже часть программы…
Теперь он понял, почему не ощущал никакого внутреннего конфликта — когда выстрелил в Алексея, когда допрашивал Иванова и когда предъявлял ему свой ультиматум. Все это не входило в противоречие с установками. Совсем наоборот… И когда Иван Иванович схватил со стола пустой револьвер, он уже знал, чем все это закончится. Он не явился в ту же точку позже, не стал исправлять свою ошибку, поскольку ошибки не было. Все развивалось строго по сценарию. И требование Олега по новой сканировать ему память — тоже. И само это фальшивое сканирование…
— А смысл? — воскликнул Шорохов. — Для чего закладывать такие воспоминания? Сначала объяснять человеку, что он живет по написанному, а потом делать вид, что у него чего-то там не сработало…
— Это все ко мне вопросы? — удивился Дактиль. — Ну, ты даешь! Да, встраивать в мнемопрограмму факт ее осознания как будто незачем… Если нет особой причины. А причина может заключаться в мотивации.
— Мотивация у меня и так есть.
— Значит, понадобилась посильнее.
— У меня сильная.
— Значит, еще сильней понадобилась! Я не знаю, Шорох, что ты меня терзаешь?! Я тебе одно могу сказать: никакой ты не клон. Выбрось это из головы! Клона к его собственному программатору никто не подпустит.
— Как будто все в жизни можно предусмотреть…
— Не в жизни, Шорох, в программе! В ней только так: все предусмотрено и прописано. И если бы ты был клоном… мы бы сейчас с тобой не встретились. Тебе бы просто не позволили.
— Будущее! — бросил Олег. — Самое начало, сразу после активации.
Курьер пробежался пальцами по клавишам, и колонка символов поехала вправо.
— Выпускной тест, — сказал Дактиль. — Слушай, Шорох… Меня не касается, но странные какие-то у вас с Прелестью отношения. То вы с ней… это… А то вдруг того… подрались. Прямо в ванной.
— Подрались?… Иванов, сука! — Олег врезал кулаком по столу. — Куда он лезет?!
— Какой еще Иванов?
— Иван Иванович. Неважно.
— Но этого же не было?… Значит, программа не твоя!
— Моя, Дактиль, моя… Вот это дерьмо в меня и собирались забить. До девяноста трех лет. На долгие и счастливые годы…
— Ты что-то запутался, Шорох. Если тебя активировали, значит, в тебя все уже и забили. А если программа не совпадает с жизнью…
— Значит, перед загрузкой программу кто-то изменил.
Дактиль испуганно обернулся.
— Команда “вырезать” тут есть? — спросил Шорохов.
— Это тебе не Виндоуз! — взмолился курьер.
— Но вырезать можно…
— Ну, можно, можно…
— Тогда действуй. Все, что находится за точкой загрузки. Все это вонючее будущее. Отрежь его к черту!
— Шорох!…
— Сотри. Все, кроме воспоминаний. И твоя смерть станет вероятностью… достоверно несбывшейся.
— Хорошо формулируешь, коллега.
— Мы с тобой не коллеги. Стирай!
— С чего ты взял, что у меня получится?
— Уже получилось. Мы встретились, а в программе этого быть не могло, ты сам сказал. Она бы этого не допустила.
Дактиль со стоном вздохнул и, поглядывая на пропитанный кровью галстук, принялся что-то отстукивать.
“Вот и все… — опустошенно подумал Олег. — Останется одно прошлое. Как у нормальных людей — только неизменное прошлое и неизвестное будущее. Будущее, которого еще нет…”
Июль тысяча девятьсот семьдесят шестого года был сухим и солнечным. Олег, в остромодной латвийской майке с английским “Peace” на животе, шел от Пушкинской к Никитским Воротам. Все вокруг было пыльное и какое-то одноцветное с навязчивым уклоном в желтый. Нелепые прически, неудобная одежда, невнятные лица. В окнах маленькой парикмахерской торчали выгоревшие фотографии, — Шорохов подумал, что их место не здесь, а где-нибудь в гранитной мастерской. Да и саму вывеску “САЛОН”, состоящую из пяти штампованных пластмассовых букв, тоже словно бы сняли с зала ритуальных услуг. Единственное, что Олегу нравилось в тысяча девятьсот семьдесят шестом, так это тепло. Он все шагал и шагал вниз по Тверскому, затягивался зловонным “Пегасом” и отогревался.
На площади он свернул вправо и, обогнув церквушку, оказался в маленьком, неожиданно сумрачном сквере. Почти все лавки были свободны, и он выбрал ту, на которую сквозь прореху в кронах падал хоть какой-то свет. В дальнем углу дремала старушенция в смешной старомодной шляпе, у нее на коленях распласталась сонная и, видимо, немолодая кошка. Или кот. Напротив, также в одиночестве, сидела девушка лет двадцати с небольшим: босоножки, умеренно открытый сарафан и темные очки на лбу, крупные и несуразные.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});