— Это тоже началось во время Миграций.
Сельское хозяйство на равнинах пришло в упадок во время Погибели. Поля поросли травой, а солдатаи привыкли к мобильной жизни: так что по понятным причинам они стали животноводами, номадами-пастухами. И все же им было необходимо вступить в контакт с оседлыми людьми, выменивать продукты их труда, начиная от зерна и плодов, кончая машинами и химикатами. Поэтому каждый полк самым естественным образом защищал уцелевших мериканов, живущих на его территории, и пользовался за это их трудом. Каждый слугай рожден, чтобы служить конкретному семейству солдатаев, и не может оставить его. Но все они гарантированы от унижений. Каждый слугай обладает правом обратиться непосредственно к полковнику. Семья солдатаев отвечает за благосостояние своих слугаев — вплоть до уголовной ответственности. Теперь лишь немногие из них, как и прежде, занимаются земледелием, обычно это те, кто сам предпочитает такое занятие. Помните, их нельзя выгнать из дома. Большая часть их имеет право самостоятельно выбрать себе работу. Как правило, единственное ограничение, накладываемое на них, обязывает их извещать своих хозяев о своих занятиях и платить умеренный налог с заработка.
Если кто-нибудь из них захочет изменить место жительства, в разрешении редко отказывают; хозяин переписывает их своими родственниками.
Нередко бывает, что семейство солдатаев старается, чтобы многообещающий ребенок их слугаев получил соответствующее образование и начал карьеру. Взаимные отношения между солдатаями и слугаями обычно колеблются от терпимости до глубокой привязанности. Легальные браки запрещены, но неофициальные случаются достаточно часто. А дети от подобных союзов становятся солдатаями.
Иерн вспомнил скептицизм, с которым Плик слушал вчера вечером, как Ганна изображала свою страну миролюбивой и благодушной. Потом она пыталась выяснить, что они знают о делящихся веществах. Очевидно, ей было известно о том, что за ними охотятся; вместе с тем казалось, что Ганна знает нечто большее — ужасное — и терпеливо умалчивает об этом.
Иерн изобразил неведение; ах, Роника, Роника…
«Но тот, кто занимается этим делом, не обязательно абсолютное чудовище, — заявил тогда Плик. — Чиста ли теперь даже Красная? А сохранит ли она относительную чистоту, если сделается мировой силой?
Ни на грош. Заверяю вас: сила и нравственность не совместимы. Я совершенно не хочу обидеть вас, моя госпожа. Я только искренен. Но вы полагаете, что человечество способно, наконец, утихомириться и обрести нравственную чистоту, по исходящему из этих краев откровению. Я же усматриваю в геанстве новейший вариант Пелагианской[81] ереси». — И разъяснил неясное слово.
Иерн задумался: «Почти все люди, которых я встречал и о ком слыхал, по необходимости смирялись с условиями, в которых им выпало жить, старались своими трудами добиться лучшего. Отсюда не следует, что они полагали, будто лучше жить невозможно. Кто посмел бы смутить нашу добрую ученую хозяйку повествованиями о мерзостях и жестокости рода людского? И зачем?»
Ощутив этот уход в себя, она мотыльком прикоснулась к его ладони и дважды серьезным тоном произнесла:
— Пожалуйста, не считайте нас варварами, какими были наши предки. Они были грубы по необходимости, но никогда не разрушали бесцельно. А знания, заключенные в книгах, всегда были для них священны. Вместе с книгой солдатай нес в своей переметной суме остаток цивилизации.
Отношение это сохранилось. — Ганна умолкла. Две или три минуты они молча прогуливалась под блеклым осенним небом, наконец разразилась смешком. — Октай, что со мной! — сказала она. — Позабыла, что я не на кафедре и не читаю лекции своим аколи-там.
— Мне не было скучно, — заверил ее Иерн. — Но если вы закончили историческое отступление, может быть, расскажете о себе?
— А не посидеть ли нам? — она указала на скамью — гранитный блок на краю семиметрового круга, выложенного камнями. Природа пометила поверхность каждого камня особой красой, способной послужить предметом размышлений над его глубинной сутью. Площадку покрывал белый песок. На нем, в строгом порядке, словно бы вполне естественно, были разложены причудливые морские раковины, от крупных конхов до спиралевидных конусов. Чуть в стороне от центра круга поднимался высокий, в рост человека, коралл.
Ганна уселась и принялась разглядывать розовый камень. «Она просто не могла устать, — подумал Иерн. — Должно быть, она хочет… Чего же ей нужно? Обрести здесь силы? Или покой?» Он подумал, что она, возможно, никогда не видела океана.
Опустившись на скамью возле нее, он обнаружил, что камень слегка согрет солнцем. Неужели сознание ее впитывает и это? Промелькнула неуважительная мысль; тоже мне откровение — через попу. Но почему бы и нет? Насколько я представляю, с ее точки зрения, каждая часть живого существа хранит собственное достоинство. И тайну.
— Вы говорили, — продолжил он, — что еще девчонкой решили сделаться жрицей.
Не отводя глаз от коралла, она улыбнулась.
— Нет-нет, жрица — это совершенно не то слово. Оно вводит в заблуждение, как и заимствованные у церкви обряды, наряды, та организация, которой геанство сделалось за века. Да, все это помогает людям и утешает их, но геанство не религия. Это просто философия и образ жизни, не противоречащий ни одной известной мне вере. Мы не экклесия. Да, конечно, у нас есть взаимосвязи, и в серьезных вопросах людям моего уровня лучше следовать руководству Великого Центра и приучать своих учеников поступать подобным же образом. Нас никогда не принуждают. Ограничивать суждение личности значит ограничивать самовыражение заключенной в ней Жизненной Силы.
Легкая боль затенила ее лицо. «О чем она вспоминает? О недавней беде?»
Тема эта могла напомнить Иерну слишком многое.
— Вы вновь уклоняетесь… — торопливо поддразнил он.
На этот раз ее улыбка оказалась еще шире.
— Ну что ж, я предупредила вас! — Она вздохнула. — У меня нет биографии, мой друг. Полку всегда необходимы учены — преподаватели, церемониймейстеры, специалисты. И если судьба сделала меня пророчиной — адептом, ясновидящей, у вас в англее нет точного слова — это честь для полка, такое заносится на знамена. Поэтому полк обеспечивал мое образование все десять лет, в том числе и курс в Чай Ка-Гоу в Юани. — Она умолкла на некоторое время, потом негромко добавила:
— Затем я вернулась в Красную, а дальше — поселилась в уединении на год возле древней заброшенной шахты, в Ай-пинге[82] возле не заживающей в земле раны. Там я смогла понять, как и почему Жизненная Сила порождает боль, разрушения, горе: так она полнее открывает себя. Наконец меня вызвали в Дулу. Как учена, я много пользовалась здешней Библиотекой, и потому сменила прежнего Библиотекаря, когда он отправился в свое Последнее Уединение. Это моя основная работа, хотя я также преподаю, даю советы и ощущаю счастье — любовь маленьких детей… Но все это похоже на хвастовство, Иерн. Довольно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});