он ее не осудил. Почему-то всплыли в нем строки: «Не судите сами, да не судимы будете».
Глебов совсем не спал, но изнурения бессонных ночей не ощущал. Только порой застывал, глубоко задумавшись, чего с ним раньше никогда не бывало.
«Собственно, что сделал Костя, — размышлял Глебов. — Совершил преступление: угнал машину и сбил человека. Но ведь он не злонамеренный преступник. Хороший парень, с некоторыми завихрениями. А кто виноват в его завихрениях, в духовной и нравственной путанице, которая царит в его голове? Не он ли сам и ему подобные, не окружающий ли мир, который Костя яростно отторгал? Отторгал, потому что не способен был жить в притворстве и лжи? А теперь его за это должны судить? И конечно, суд приговорит парня к сроку, а колония его разрушит».
Однозначное решение проблемы Кости окончательно покинуло Глебова. Раньше он был неукоснительно пунктуален, знал, что есть только один выход — осудить по закону. В нем пламенно жила страсть против беззакония во всех его видах, а теперь ему надо нарушить закон, чтобы спасти Костю. И он знал — он его нарушит. Он должен спасти Костю. Должен сохранить Лизу и Костю, это смысл его жизни. Для него всегда был важен смысл. Он освободит Костю, чего бы это ему ни стоило. Придя в суд, Глебов тут же зашел к секретарю, чтобы взять дело Судакова.
Катя порылась в бумагах, вытащила толстую папку и протянула ему. И тут ей позвонили, она стала разговаривать и приглашать кого-то в Политехнический на выступление рок-группы Самурая. «Ты не слышал Самурая? Ну чудик… Он мне очень нравится. Договорились?» Глебов замер, слушая этот разговор, а Катя повесила трубку и спросила:
— Что-нибудь еще, Борис Михайлович? — И тут она вспомнила. — А как же дело Судакова? Там же Зотиков… ваш сын?
— Мой сын? — переспросил Глебов. — Это была шутка. — Он посмотрел на удивленную Катю. — А ты поверила?
— Поверила. Я была рада за вас.
Глебов резко повернулся. Но, взявшись за дверную ручку, оглянулся — Катя провожала его глазами.
— А ты знаешь, что Зотиков и есть тот знаменитый Самурай?
— Здорово! Можно будет с ним познакомиться, — неуверенно заметила Катя. Ее лицо все еще сохраняло выражение некоторой ошеломленности.
Между тем дни мелькали, приближая время суда. Пошли дожди, и цветные дымы заводских труб то пропадали во мгле, то сияли своими красками под ярким солнцем.
Глебов вел дело к закрытию «ввиду отсутствия виновного». А Костя настолько успокоился, что зажил прежней беззаботной жизнью. Только Лиза ходила испуганная и подавленная. Глядя на Костю, она думала: «Мотылек летает, а крылышки ведь ему могут опалить». И эта фраза вспыхивала в ней десятки раз в течение дня и ночи, приобретая самые фантастические и нелепые формы. То ей снилось, что Костя летит в пропасть, на верную гибель, то наяву, днем, она видела, как у Кости вырастают тонкие прозрачные крылья, и их ему поджигают, и он горит и корчится от боли.
18
Суд был назначен на час дня. А девчонки уже с утра завалились к Зойке. Осторожно и молча прошмыгнули мимо двери Зотиковых и коротко позвонили. Зойка не удивилась, что они пришли, провела их в комнату, плотно прикрыла двери, посмотрела на Ромашку и почему-то шепотом спросила:
— Что ты так выпендрилась? Нашла время.
Та была в короткой юбке, когда она наклонялась, видны были трусики.
— А что? — нагло ответила Ромашка. — Суд — это театр.
— Замолчи ты! — гневно крикнула Зойка. — На суд мы не идем. Костя запретил. Нечего нам там отсвечивать.
— Жалко, — вздохнула Ромашка. — Люблю пройтись по острию ножа. Нервы пощекотать.
— Ну и порядок, — обрадовалась Каланча. — Рванем в кино, чтобы время быстрее прошло.
— Не высовывайся ты с этим кино, — грубо сказала Глазастая. — Заткнись и слушай.
— А я пойду, — быстро проговорила Зойка. — А вы меня ждите около суда. А вообще-то, девчонки, дело плохо… Вчера началось с утра. Зовет меня Лизок. Вхожу, смотрю: она какая-то очумелая. Глаза страшные. Говорит: «У меня к тебе просьба…» Качается, как пьяная. Думаю, может, правда надралась; принюхалась — нет, алкоголем не пахнет.
— От чего другого опьянела? — хихикает Ромашка.
— Может, все же помолчишь, трепло? — обрывает ее Глазастая. — Продолжай, Зойка.
— Ну, она меня позвала, а ничего не говорит. Я тогда спрашиваю: «Теть Лиз, ты что-то хотела сказать», — ну, мягко так намекаю. А она говорит: «Тебе?» — и снова ничего. Тогда задаю вопрос:
— Ну, отдали деньги Судакову?
— Отдала, — отвечает.
— И он взял?
— Взял, — говорит. — Сначала не хотел, тоже нервничает, боится, но деньги взял. Потом сказал: «Если присудят платить, заплачу, а нет — верну».
— А сколько?
— Много. На новую машину.
— А где же ты их достала? — спрашиваю.
— Где надо, там и достала, — мрачно так отвечает. — Теперь мне надо встретиться с Куприяновым до суда, иначе он посадит Костю.
— Зачем? — спрашиваю.
Она криво улыбается:
— Надо сделать то, что он хочет.
— А что он хочет? — не понимаю.
Она потрепала меня по щеке, как маленькую:
— Любви он хочет.
— А что я говорила, что я говорила? — закричала Ромашка. — Я умная, у меня голова!
— Ну а ты что ей на это сказала? — спросила Глазастая.
Притихла, испугалась. А Лиза говорит: «Лягу с ним в постель, и тогда будет порядок». Мне ее жалко стало. Прошу: «Не надо, теть Лиз». «Не лягу — донесет, стукач проклятый. Он сегодня ко мне вечером придет». — Полезла в сумку, покопалась, достала два билета в кино, протянула: «Вот, пригласи Костю… Не пугайся, он пойдет. Я его уговорю: это его любимый… фильм американский, „Серенада Солнечной долины“». — Я посмотрела на нее, а она отвернулась и говорит: «Мне теперь все одно: что в петлю, что в постель». Взяла я эти билеты, девчонки, и почувствовала — сама умираю. Что-то, думаю, надо делать. Надо утихомирить этого рыженького. А ведь если он на суде все скажет, то и Глебов не спасет Костю. Ну и решила я пойти к жене Куприянова и все ей рассказать.
— Ты бортонутая, — сказала Ромашка. — Тебя надо вязать.
— Узнала адрес. Прихожу. Сердце колотится, ноги дрожат, убежать хочу, но Лизу жалко. Стою. Открывает мне двери девчонка. Я ее узнала, она из шестого. Такая рыженькая, на вид смышленая; спрашиваю: «Мама дома?» «Дома», — отвечает. Появляется женщина. Ну, такой бочоночек, быстрая, ловкая. «Проходи, — говорит, — садись». — «А муж ваш скоро придет?» — спрашиваю. «Придет, часа через два. А в чем дело?» — отвечает нервно. Думаю: «Время есть» — и выкладываю ей все подчистую. Что с нею стало! Сначала она