к окну и увидел ее, почти бегом пересекающую темный двор. Одинокая фигура под куполом темного неба показалась ему легко уязвимой. «И это мой спаситель? — подумал Костя. — Она никто в этом мире». У нее нет ничего, чем она может ему помочь. А он, придурок, верит ей. Да Глебов сотрет их в порошок и посыплет им дорожки в сквере около суда — и правильно сделает!
Костя посмотрел на часы — было два ночи. А Лиза вернется не раньше чем через три часа. Она же думает, что он блаженно спит. Вот тоска и безнадега! Он походил по комнате, придумывая, чем бы заняться. От лунного света, который проникал в комнату, на стене выросла его тень. Он стал подпрыгивать, трясти головой, размахивать руками — и тень послушно выполняла каждое его движение. На стене вырастали фантастические картины, освещенные зеленоватым, призрачным светом. Он услышал легкий странный смешок в ответ на собственные выкрутасы и понял, что это он смеялся над собой. Он смеялся в такой момент, ночью, в ожидании решения своей судьбы; нет, он сумасшедший, и все, что с ним произошло, — сумасшествие. Точно: он настоящий, законченный псих. А разве можно в чем-нибудь винить психа? Никто его не заставит сознаться — даже сам Глебов, хотя он знает правду. Он скажет, что просто пошутил над Глебовым на мамашкин манер, что они оба с нею шутники. И выложит, если надо будет, всю биографию Глебова и Лизы. И каждый ему поверит после такого рассказа.
Так у него всегда бывало: как бы он себя ни винил, в нем ни на секунду не пропадало яростно-сильное, непреодолимое желание выкрутиться, победить.
Его знобило, он лег, натянул одеяло до подбородка, потом накрылся с головой, чтобы согреться собственным дыханием, но стал задыхаться и рывком сбросил одеяло. Вот тоска! Надо позвать Зойку, решил он, и накрутить ее как следует, запугать, чтобы фанатки не возникали и не трепались, чтобы забыли вообще об этой проклятой истории. Надо им сказать — будут молоть, им же самим крышка! А что, если кто-нибудь из них уже протрепался, ради красного словца? Например, Каланча — у нее же плохо с мозгами. Вскочил, оделся, зажег настольную лампу — яркий свет больно резанул по глазам. Позвонил Зойке, прислушиваясь к телефонному трезвону за стеной. Трубку упорно никто не снимал. Подумал — если отзовется Степаныч, он не ответит, а если тот в ночной, то Зойка дома одна.
Зойка взяла трубку на двадцать втором гудке. Вот дрыхнет, зараза, с завистью подумал Костя, а он тут мучается, страдает, места себе не находит.
— Зойка, это я, — сказал он.
Она никак не могла проснуться, и он повысил голос:
— Ты что, оглохла? Степаныч в ночной? Тогда вали ко мне.
Зойка пришла заспанная, с припухшими глазами, лохматенькая, в длинном широком халате до пят, с рукавами, болтающимися до колен. Она была похожа на гнома. Уж до чего Костя был мрачен, а при виде этой фигуры рассмеялся:
— Ты откуда такой халат выкопала?
— Наследство от матери. Он теплый, — ответила Зойка, испуганно спросила: — Что-нибудь случилось?
— Да так, — туманно ответил Костя. — Мать удалилась… А мне не спится. Вот и разбудил тебя.
— А я рада, что ты меня позвал, — вырвалось у Зойки. — Сразу спать расхотелось. Я же тебя так давно не видела!
Костин ночной звонок показался ей необычным. Ночью всякое может случиться, подумала она. А вдруг Костя ее сейчас возьмет и поцелует. Она сделала осторожный шажок в его сторону, дыхание у нее остановилось. Конечно, он ее разбудил, чтобы поцеловать, не случайно у него какой-то странный вид. Ночной поцелуй. Зойка сделала еще полшага к Косте и вся сжалась.
— Что ты на меня уставилась? — спросил Костя. — Садись.
— Ничего, я постою. — Ей не хотелось отходить от Кости. Она пялила на него глаза, нависая над ним.
— Извини, что разбудил… Одному тошно.
— Ну и правильно сделал… А то мне какая-то хреновина снилась. — Она захохотала, крутясь на одной ноге, наступила на длинную полу халата и еле устояла.
— А что снилось?
— Что? Ну говорю же — ерунда. — Она снова хихикнула, все еще стоя около Кости. — Про железную леди… ну про Тэтчер… что я была в Англии.
— Ну ты, конечно, попала к ней на прием?
— Да нет, — рассмеялась Зойка. — Я там сама была… Тэтчер.
— Ты… Тэтчер?
— Вот именно, что я… Тэтчер. Сижу, приказываю министрам, а сама про вас думаю… С одной стороны, надо Англией заниматься, а сама все про вас и про вас — про тебя, про девчонок, неужели, думаю, мы расстались навсегда? Даже разревелась. Нет, думаю, так не пойдет, надо бросать Англию и сматываться.
Где-то просигналила машина, въехала во двор, хлопнула дверца. Костя бросился к окну — вдруг Лиза, прижался лицом к стеклу, закрывая с боков глаза от света руками; но нет, это была не она.
— Ты хоть когда-нибудь вставала в три ночи? — спросил Костя. — Да ты садись…
— Господи, сто тысяч раз. Когда мать у нас жила. Бывало, вернется после гулянки. Ну и пошла возня. Отец орет, она огрызается… Разбудят кого хочешь.
Помолчали.
— Случилась одна неприятная история, — вдруг сказал Костя. — Глебов оказался вовсе не мой папочка. — У него перехватило горло, задрожали губы, и он снова чуть не заплакал. — Фикция.
— Чего-чего? — не поняла Зойка.
— Фикция, говорю. Он не мой папочка. Представляешь?.. Лизок заварила кашу, пошутила неловко… А я сдуру, как родному, всю ему правду выложил. Упал к нему на грудь и, рыдая, покаялся.
— Офигенно! — Зойка нервно вскочила. Халат у нее распахнулся, открыв голое тело, и Костя на секунду увидел ее худенькую грудь с коричневыми точками посередине. — Я закачалась!
— Не качайся, — оборвал ее Костя. — Лучше запахни халат.
Зойка смутилась, закопалась в халате, высунув кончик носа. Ее охватила паника: мало им Каланчи и мента-прощелыги, мало этого шофера, так еще и Глебов — фик-ци-я!
— Я все равно не сознаюсь… А ты девчонок введи в курс, чтобы молчали. Если хоть одна проболтается — всем будет плохо.
— Да ты за кого нас держишь? — возмутилась Зойка, а сама еще раз подумала про Каланчу.
Небо над крышами посветлело. Внизу раздался грохот тяжелой машины, которая привезла в булочную хлеб. Рабочие разговаривали громко, бросая тяжелые подносы с хлебом.
— Вот, черти, орут, — сказала Зойка. — Испекли хлеб ночью, а торговать будут весь день — и жуй черствый. — Она заметила, что Костя ее не слышал, смотрит куда-то в пространство и молчит. — Костя, — окликнула она его и тронула за руку. — Давай отчалим, а?