— Разве этот домик тебе не понравился?
— Крэнни, я не ребенок. Я не играю игрушками. Он хочет, чтобы вы вернулись, я угадала?
— Кто?
— Этот старый Карлтон.
— Мне кажется, у тебя чрезвычайно ограниченный запас слов. Ты всех людей описываешь одним и тем же прилагательным.
— Каким прилагательным?
— Старый.
— Но он и в самом деле старый. И он в самом деле хочет, чтобы вы вернулись и учили этих глупых близнецов, верно?
— Хоть близнецы не старые. С чего это ты взяла?
— Потому что нянюшка Крокетт хочет, чтобы вы вернулись.
— Как, не старая нянюшка Крокетт?
— Ну, она такая старая, что об этом уже можно не говорить. Она сказала, что напишет вам, и Карлтон тоже.
— Карлтон напишет мне о своем брате. Он сообщит, как прошла операция.
— Наверное, они отрежут ему ногу.
— Что за вздор! Как ты можешь такое говорить? Они ее вылечат. Он мой близкий друг, поэтому вполне естественно, я хочу знать, как у него дела. Так что… его брат и нянюшка Крокетт будут держать меня в курсе.
— А! — протянула она и рассмеялась.
Внезапно она затянула песню:
Пятнадцать человек на сундук мертвеца,Йо-хо-хо, и бутылка рому!Пей, и дьявол тебя доведет до конца…
Я подумала, что она все-таки очень ко мне привязалась.
* * *
Несколько следующих дней мне было очень грустно. Я только теперь начала понимать, как много для меня значило то, что Лукас всегда был рядом. Меня все сильнее беспокоила его операция. Карлтон знал не больше моего. По своему обыкновению, Лукас никого не посвятил в детали предстоящего ему испытания.
Я вдруг отчетливо поняла, сколь бессмысленны мои усилия. Лукас считал их напрасной тратой времени, и он был прав. Если бы он был неподалеку, я отправила бы в Трекорн записку и назначила бы ему встречу в «Короле-Моряке».
Я спрашивала себя, каковы будут результаты этой операции, и не находила себе места от беспокойства.
Кейт почувствовала мое уныние и пыталась меня подбодрить. Когда мы читали, мне не удавалось сосредоточиться, и это ее озадачивало. Именно сейчас я убедилась в том, что я ей не безразлична. В другое время такое открытие меня чрезвычайно обрадовало бы, но сейчас я могла думать только о Лукасе.
Она пыталась меня разговорить, и я начала рассказывать ей о своем прошлом. Я рассказывала ей о доме в Блумсбери, о своих родителях и их страсти — Британском музее. Ее позабавило то, что меня назвали в честь камня.
— Это почти как у меня, — отметила она. — Отца у меня нет вообще, а мама постоянно чем-то занята… Не Британским музеем, конечно… но дел у нее всегда хватало.
В другое время я не оставила бы подобную реплику без внимания, но сейчас у меня из головы не шел Лукас, так что я этот момент упустила.
Она попросила меня рассказать о мистере Долланде. Я описала его выступления, и ее очень заинтересовали «Колокольчики».
— Вот бы их тут поставили, — вздохнула она. — Здорово было бы, как вы думаете?
Я согласилась с ней и подтвердила, что мне они тоже доставляли в свое время немало удовольствия. Она взяла меня под руку и на мгновение прижалась ко мне, продемонстрировав удивившую меня нежность.
— Это не страшно, что они ничего не хотели знать, кроме Британского музея, правда? Это не страшно, если у вас есть другие люди…
Я была глубоко тронута. Она пыталась сказать мне, что мое присутствие компенсировало ей недостаток материнской ласки.
Когда я рассказала ей о появлении в нашем доме Фелисити, она взвизгнула от восторга. Я прекрасно поняла причину этой радости. Она провела параллель с моим прибытием в Перривейл-корт.
— Вы думали, что вот сейчас приедет какая-то ужасная гувернантка, — кивнула она.
— И к тому же старая, — добавила я, и мы расхохотались.
— Они все старые, — согласилась она. — А вы думали, как вы будете от нее избавляться?
— Нет, не думала. Я не была таким чудовищем, как ты. Она так и зашлась в приступе веселья.
— Вы ведь теперь не уедете, правда, Крэнни? — переспросила она.
— Если я буду знать, что нужна тебе…
— Нужна.
— А я думала, что ты ненавидишь всех гувернанток.
— Всех, кроме вас.
— Это большая честь. Я польщена.
Она смущенно улыбнулась:
— Я больше не буду называть вас Крэнни. Теперь вы будете Розеттой. Мне кажется, это так смешно! Назвать ребенка в честь камня!
— Ну, это был очень необычный камень.
— Старый камень!
— Очень уместное прилагательное.
— И все эти кривульки на нем… как червяки.
— Иероглифы ничуть не напоминают червяков.
— Все, решено. Вас зовут Розетта.
Наверное, потому что я рассказала ей о своем детстве, она решила поведать мне о своем. И это было как раз то, что я хотела услышать.
— Должно быть, мы жили очень далеко от Британского музея, — вздохнула она. — Во всяком случае, я впервые о нем слышу. И мы всегда ждали, что он придет домой.
— Твой… отец? — уточнила я.
Она кивнула.
— Это было ужасно. Мама его очень боялась, хотя, конечно, не так, как я, когда оставалась там совсем одна. Было так темно…
— Это было ночью?
Она растерялась.
— Я не помню. Это была отвратительная комната. Я спала в углу, моя постель лежала прямо на полу… Мама спала в другой постели. По утрам я любила смотреть на ее волосы. Они, как золото, рассыпались по подушке. Я просыпалась утром… и не знала, что мне делать. Она была там… а потом ее опять не было. Приходила соседка снизу… Она заглядывала, чтобы убедиться, что со мной все в порядке.
— Так ты часто и надолго оставалась одна?
— Кажется, да.
— А что делала твоя мама?
— Не знаю.
«Хористка, — подумала я. — Томас Пэрри женился на хористке».
— У вас были мистер Долланд и миссис Харлоу.
— Рассказывай, Кейт… Расскажи мне все, что ты помнишь.
— Нет, нет, — закричала она. — Я не хочу. Я не хочу это вспоминать. Я не хочу это вспоминать. — Она внезапно повернулась ко мне и, обхватив мою шею руками, крепко ко мне прижалась. Я погладила ее волосы.
— Хорошо, — сказала я. — Давай забудем. С этим покончено, это все в прошлом. Теперь у тебя есть я… и нам с тобой весело и интересно. Мы ездим верхом… читаем… разговариваем.
Я уже так много узнала, хотя и не того, зачем я сюда приехала. Это касалось Кейт. Она была очень одиноким ребенком. Она так скверно себя вела только потому, что истосковалась по любви и заботе. Она пыталась привлечь к себе внимание взрослых единственным доступным ей способом. Меня возмущала Мирабель, обделившая свою единственную дочь лаской, в которой та так нуждалась. Раньше ей, возможно, приходилось работать… но сейчас ей ничего не мешало.