с Королем опять что-то стряслось.
Его потрясло появление в нашем доме мисс Н. Он спросил, кто она такая? Я ответил, что это машина для ведения хозяйства. Тогда он спросил, почему у меня есть такая машина, а у него нет? И почему он вечно висит у меня на груди, а я ни на ком не вишу? Я путанно объяснил, что он и я — мы и есть один человек, симбиоз, неразрывное целое… Король поверил и вскоре поделился нашими планами: мы устали от шахмат и, когда станем чемпионами мира, удалимся на покой и заведем много прелестных машинок для ведения хозяйства.
Я тут же запретил мисс Н. приходить ко мне, и Король начал ее забывать. Я не мог предвидеть, что на церемонии открытия президент ФИДЕ ляпнет словечко, из-за которого Король окончательно свихнется. Из-за того, что русские все время торчат на шахматном троне, в моду давно вошло называть королеву по-ихнему — «ферзь». Иного имени Король и не слыхал. Но когда мы стояли с Третьяковским у столика, президент, зажав в кулаках две фигуры и обращаясь ко мне, спросил по-старинке:
— Итак, в какой руке белая королева?
— Что он сказал?! Королева?! — завопил Король.
Президент разжал кулак, и Король влюбился в белую фигурку королевы с первого взгляда. Всю ночь я пытался настроить его на игру, но он что-то бормотал и думать не хотел о шахматах. Наконец я убедил его, что только за шахматным столиком он сможет видеться со своей возлюбленной.
Мы опоздали на несколько минут. Третьяковский ходил по сцене, а в зале раздавались негодующие выкрики на мой счет. Я сделал первый ход и ушел за кулисы поесть и привести себя в порядок. Никакого психологического давления я на Третьяковского не оказывал, а если его нервировали мои «непредсказуемые поступки», то пусть обратится к психиатру.
Первую партию Король блестяще продул. Он пытался выиграть, не вводя в игру королеву. Оказывается, он боялся за ее жизнь. Это была авантюрная атака в каком-то тут же придуманном им дебюте, и ровно через час все закончилось. Довольный Третьяковский, пожимая мне руку, удивленно сказал:
— Интереснейший дебют, коллега! Его надо назвать вашим именем! Но почему на десятом ходу вы не вывели ферзя?
Почему я не вывел ферзя! Если бы я знал, что его нужно выводить!
Вторую партию Король наотрез отказался играть против своей королевы. Я не явился, и мне засчитали поражение. Перед третьей партией я попросил главного судью заменить фигурку белого ферзя. Король не нашел на доске своей возлюбленной и упал в обморок, а я сдался через полчаса. Тогда я попросил вернуть ферзя и отказался играть, когда выяснилось, что ФИДЕ уже продала эту фигурку какому-то коллекционеру-шейху с Ближнего Востока.
Вокруг творилось нечто неописуемое. Раздавались призывы закрыть матч и оставить звание чемпиона за Третьяковским. Какие-то недоросли объявили меня то ли вождем, то ли кумиром и завели моду ходить в набедренных повязках, вытатуировав на ягодицах мой портрет.
Шейх не хотел отдавать фигурку. На Ближний Восток помчался государственный секретарь, но шейх все равно не хотел отдавать. Мне засчитали еще два поражения. При счете ноль — семь я предложил шейху три миллиона — весь денежный приз, причитающийся мне после матча. Шейх согласился, но деньги потребовал вперед. Газеты перестали обвинять меня в стяжательстве, но предположили, что я не в своем уме. По просьбе Третьяковского ФИДЕ перестала засчитывать мне поражения и ожидала, чем закончатся переговоры с шейхом. Я не знал, где взять три миллиона. Президент потребовал у конгресса три миллиона на мои личные нужды, но конгресс заявил, что он — конгресс, а не благотворительное заведение. Президент потребовал три миллиона на нужды шейха, но конгресс ответил, что на шейха не распространяется принцип наибольшего благоприятствования. Я собирался выброситься из окна, когда в Париж с тремя миллионами примчалась мисс Н. Она взяла их из папашиного сейфа, и на следующий день папаша Н. ее проклял.
Мы опять сели за доску. Исстрадавшийся Король устал от буйного выражения своих чувств, любовь его к королеве ушла вглубь, и он занялся шахматами. Его ущербный шахматный разум создавал удивительные позиции. За белых он очень неохотно играл королевой и предпочитал держать ее в тылу. Партии продолжались долго, с бесконечным маневрированием, и когда Третьяковский предлагал ничью, я тут же соглашался — ничьи в счет не шли. Но черными игра у Короля удавалась на славу! Каждый ход, каждое движение фигур были направлены на белого короля, которого он ревновал к королеве. Он изобретал умопомрачительные позиции, не описанные ни в каких учебниках. Седой как лунь Третьяковский подолгу задумывался, часто попадал в цейтнот и проигрывал. Я одержал десятую, решающую победу и выиграл матч со счетом десять — семь.
Я стоял на сцене, увенчанный лавровым венком, и думал…
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
…Я один знаю, о чем он думал, стоя на сцене с лавровым венком. Ему не давала покоя какая-то его совесть — что это такое, я плохо понимаю. Он решил «уйти на покой» — так он выразился.
— Ты уйдешь, а что же будет со мной? — спросил я.
Тогда он нашел какого-то хирурга и предложил мне переселиться из тесной шахматной фигурки сюда… Здесь просторно, я смотрю на мир его глазами и пишу эти строки его рукой.
Жизнью я доволен, никакой тоски. Правда, то и дело отключаются разные центры в обоих полушариях, но я жду, когда придет отец, чтобы отремонтировать меня — он в этих делах разбирается. Недавно явилась какая-то мисс Н. и попросила обучить ее шахматной игре. Я ей сказал: да, мисс, вы попали по адресу. Я и есть машина, обучающая игре в шахматы. В ответ она заплакала и стала уверять, что я не машина.
Женщины очень надоедливы.
Меня волнует только один вопрос: кто по праву должен называться чемпионом мира — я или покойный Джек Гиппенрейтер? Есть ли закон, запрещающий механическому разуму играть в шахматы? Такого закона нет! Механический разум, совсем как человек, страдает, влюбляется, сходит с ума. Механический разум должен обладать всеми правами человека. Его нельзя держать в ящике! Тогда уж лучше его не изобретать.
Поэтому я официально заявляю, что чемпионами мира с 1993 по 1995 г. были двое в одном лице: Джек Роберт Гиппенрейтер и я, его брат, первый одушевленный робот по имени Король.
Джек Гиппенрейтер, будь он жив, согласился бы подписать это заявление. С него полностью снимается вина за скандалы во время матча.
Это заявление должно быть опубликовано