Читать интересную книгу Открытый научный семинар:Феномен человека в его эволюции и динамике. 2005-2011 - Сергей Хоружий

Стоит здесь напомнить, что трагедия то была полисной литургией в античном мире. Это был такой гражданский, городской, полисный вариант ритуальных мистерий. Трагедия отсылала к ритуально-мистериальному контексту, хотя и осуществлялась всеми гражданами на основаниях гражданского согласия. Конечно, это была внерелигиозная реальность, хотя сам по себе этот мистериальный механизм был адаптирован для потребы повседневно-гражданской, то есть полисно-городской жизни. Можно обращаться и к иным традициям, и везде мы найдем эту психопрактическую связку священного и ужаса. Но это для дотошных людей или для какого-то большого расследования. Я же позволю себе, учитывая наши психопрактические интересы, обратиться к комментарию на комментарий, а именно к комментарию Льва Семеновича Выготского, который есть в «Психологии искусства». Я обратился именно к этому комментарию в силу того, что Выготский в своей трактовке катарсиса максимально близок к психологическому, к психопрактическому залогу. Дальше эту трактовку я в свою очередь психопрактически откомментирую.

Лев Семенович писал в «Психологии искусства», что оно (искусство) «…не может возникнуть там, где есть просто живое и яркое чувство. Даже самое искреннее чувство само по себе не в состоянии создать искусство. И для этого ему не хватает не просто техники и мастерства, … необходим еще и творческий акт преодоления этого чувства, его разрешения, победы над ним, и только когда этот акт является налицо, только тогда осуществляется искусство. Вот почему и восприятие искусства требует творчества, потому что и для восприятия искусства недостаточно просто искренне пережить то чувство, которое владело автором, недостаточно разобраться и в структуре самого произведения — необходимо еще творчески преодолеть свое собственное чувство, найти его катарсис, и только тогда действие искусства скажется сполна» [2].

Здесь, конечно, все смысловое ударение на этом слове «преодолеть». Что значит преодолеть? Преодоление, согласно формуле, которую он комментирует, начинается очищением и обновлением, которое суть середина между уходом из заданного воспринимающего состояния в заданное воспринимаемое, так что яркость чувств и неотчетливость осмысления являются качественными показателями этой катарсической формы преодоления, но не более того. Другая фаза этого же самого приуготовленного процесса обозначается у Выготского как разрешение и указывает на то, что накопленное в чувственном осмыслении напряжение как бы сбрасывается, после чего наступает собственно катарсическое состояние покоя и воли. Куда же делась энергия, так напряженно переживаемая в ходе чувствования и осмысления? Она никуда не исчезла, но оказалась переброшенной в какое-то другое место, в другую организованность, в другую психическую реальность.

Чтобы качественно охарактеризовать эту дважды названную организованность, нужно сделать еще одно предварительное замечание, относящиеся к категориальной архитектонике искомого нами преодоления. Нужно вспомнить, что медиатором, синтезирующим такие структурно-пространственные и процессуально-временные определенности, является как раз состояние. И концепт состояния описывает то, что одновременно относится и к одной, и к другой определенности. Поэтому вот эта организованность, синтезирующая аффективно-процессуальные и иконически-структурные аспекты произведения, будет организованностью состояний. А ее качественность (однородная аффективность и иконичность сразу) будет тем, что в аксиологии того времени называлось ценностностью. Речь, стало быть, идет о ценностно-значимых состояниях, которые устанавливаются во встречной взаимодеятельности осмысления и чувствования и которые являются приемниками и носителями энергии, разрешенной в приуготовленном катарсическом процессе. Таков, на мой взгляд, смысл этого комментария Выготского.

В этих ценностных состояниях означается смысл — целостный и жизненно полный опыт самоценного человеческого существования — и происходит ценностное самоопределение, выбор в мире, заданном для восприятия. Ставши ясным и отчетливым, обретенное состояние обнаруживает в себе нечто такое, что относится уже не к форме состоятельности этого состояния, а к тому, что можно было бы назвать стоянием в нем. Состояние со стороны состоятельности — это означающее, а со стороны стояния — это обозначаемое. Кроме того, в виду энергийной насыщенности оно еще и настоятельно, отчего часто воспринимается как нормативное или авторитетное и обладающее некоторым давлением на воспринимающего. Настоятельное и утвердительное, реализующееся в полагании какой-то предметности, в открытии, изобретении, восстановлении какой-то определенности. И вот это состояние одновременно является замыслом, и оно есть такое обретение через полагание в состоятельном стоянии. Так бы я на свой криптосимволический манер этот сюжет охарактеризовал. Здесь мне важно то, что сам процесс дохождения до катарасического состояния очищения двухсторонний. Он равно касается и энергийной стороны дела, и иконической. Выготский остановился исключительно на энергийной стороне, а миметическую сторону, приводящую к видению какого-то образного замысла, во внимание не принял, но для этого были свои причины.

Та комментируемая целесредственная формула Аристотеля, которая говорит о достижении катарсического состояния (то есть выхода из аффективно-катектического плена, в который мы попадаем в силу ввязанности в содержание произведения), предполагает то, что Выготский называл преодолением. Это такое проактивное действие и является той ритуально-мистериальной, а в дальнейшем и театральной, техникой работы с теми состояниями риска, страха и ужаса, которые инсценированы в случае театра или инсценированы в случае мистериальной трагедии. Всюду важна эта инсценированность. И тот элемент, который там соприсутствует в этой же формуле, это еще и сострадание — в смысле взаимоприемлющей сообщительности тех, кто в данном сообществе переживает данный тип переживаний. Это первый ход издалека о возможных техниках проактивного оперирования с проживаемыми переживаниями рисковых случаев и ситуаций. Боюсь, что связь первой части со второй не слишком очевидна, поэтому вы тут можете не только вопрос задать, но и, соблюдая политкорректность, выругаться.

Хоружий С.С.: Естественным было бы попросить эту связь эксплицировать, только и всего. С Вас ее и спросить.

Генисаретский О.И.: Спрашивайте, спрашивайте…

Хоружий С.С.: Будем считать это первым вопросом.

Генисаретский О.И.: А, то есть Вы спрашиваете, призываете к ответу меня.

Я предпочел для разбега опереться на достаточно хорошо известный и мне, и вам, я надеюсь, материал. И по-моему типологически это та психопрактика и психоматика, к овладению которой я призывал в первой части. То есть в неком смысле это образец, на который я хочу обратить внимание, где уже все-таки какая-то рефлексия по этому поводу наработана, по крайней мере в театральном контексте. При этом там остаются тысяча вопросов относительно состава душевной жизни или в какой степени тот самый страх, фобус, мы с вами могли бы пережить, есть ли тут какие-нибудь переносы. Но в силу наличия традиции — культурной, художественной, отчасти богословской, то, по-моему, здесь если и натянуто, то не до разрыва ситуаций.

А дальше вопросов у Вас, Сергей Сергеевич, будет еще больше. Вопросов типа упреков и подозрений.

Василюк Ф.Е.: Я прошу прощения, может быть, мой вопрос возник отчасти из-за того, что я опоздал, но не очень понятно к чему все это? У нас, в психотерапии есть некоторые технологии работы с фобическими состояниями. Если так уж нужна технология, то даже особых изысканий в этой области не нужно проводить. Можно взять существующие технологии и пересадить их, но вопрос в том, куда?

Генисаретский О.И.: Я бы с удовольствием ее принял, из Ваших, Федор Ефимович, рук в особенности, но при условии, что она будет описана с такой же внятностью и общезначимостью, как это сделано применительно к трагедии у Аристотеля. Потому что те прекрасные описания частных случаев, которые психотерапевты дают в своих аналитиках, они не репрезентативны.

Василюк Ф.Е.: Тогда разрешите, я договорю. Прежде чем что-то пересаживать куда-то в другие места, надо понимать смысл проблемы при возникновении всяких катастроф, взрывов и прочих экстремальных ситуациях. Все — психологи, военные и прочие сразу бросаются туда. Это популярно, отчасти из-за начальства, поскольку легко заслужить соответствующие награды. В зону бедствий без связи с ФСБ проникнуть трудно, но все-таки туда допускают и психологов, которые работают с фобическими состояниями прежде всего, хотя и не только. Мне приходилось участвовать в такой работе, но главное заниматься там супервизией тех трудностей, которые возникают у человека. И этот супервизерский анализ показывает, что на это поле действия одной из действующих фигур является государство, потому что в этих ситуациях «заказчиком» — в отличие от обычной психотерапии — является не сам человек, а государство. От государства же исходит сформулированное либо молчаливо, либо в более явной форме требование — успокоить. И это означает, что, по сути дела, государство мечтает, чтобы появились психологи и отменили эту страшную реальность, которая произошла, а на этом месте, где была катастрофа, возникла бы такая тишь и гладь.