лезть придется.
— Ну, дед, с тобой от тоски помрешь, — сказал Сайкин, держа бутыль с самогоном за самое горлышко. Он наполнил рюмки. — Не умеешь ты веселиться. Пригласил бы к нам на посиделки девчат, ядреных селянок, достал бы где гармонь. Попели, поплясали. А то сидим как на поминках, хоть помирай.
— Витька, супостат ты этакий, где ж я тебе девок возьму? В городу все девки. Старухи одни остались тут доживать.
— Неужели ни одной девки на всю деревню нет? — допытывался Сайкин. — Быть того не может.
— Не может, — поддакнул со своего стула Пашков.
Он водил вокруг налитыми до крови глазами, словно пытался вспомнить, где он сейчас находится.
— Вот видишь, дед, быть такого не может, — Сайкин поднял рюмку. — Наверное, прячешь девок от нас?
— Чего мне их прятать? — дед положил на свою тарелку вареную картофелину и соленый огурец. — Кои замуж повыходили, кои на ученье поехали. Чего им, молодым, в деревне делать?
— И то верно, делать тут пока нечего, — согласился Сайкин. — А года через полтора будут в очередь записываться, чтобы обратно пустили, — он потянулся рюмкой чокнуться с дедом. — Выпьем за то, чтобы блудные дети вернулись на родину. На свою землю, к новым очагам.
— И то верно, — согласился дед и с охотой чокнулся с Сайкиным. Пашков сказал, что пропустит, и отхлебнул кислого кваса. Выпив рюмку, дед Матвей закряхтел, вытер ладонью бесцветные губы и, круто посолив картофелину, закусил.
* * *
— Так что, дед, неужели ни одной бабы на всю деревню не осталось? — не успокоился Сайкин.
— Ну что пристал к старику?
Матвей шмыгнул носом, достал из кармана красный кисет и положил на стол перед собой, вынул из нагрудного кармана рубахи газетный прямоугольник.
— Подавай ему девку. Прошлый раз тоже все девку хотел, еле угомонился. Сказано тебе, нет девок. Вот разве что, — в несколько ловких движений дед Матвей скрутил темными пальцами козью ножку, — разве Евдокию позвать? Но на кой ляд она тебе нужна, с бельмом-то на глазе?
— С лица воду не пить, — заметил Пашков, квас повлияют на него благотворно.
— Ну, если с бельмом, тогда не знаю, — засомневался Сайкин. — Она что, действительно с бельмом? А лет ей сколько?
— Я ее годов не считал, — дед пустил на Пашкова облако густого синего дыма. — Бельмастая она, это — да, на левый глаз бельмастая. А так баба ничего. Крепкая еще. Доярка, коровница, стало быть. Только она не враз пойдет. Мужики ее много обижали. Недоверчивая она к мужикам стала. Оно, конечно, если я попрошу, может, и придет. Скажу, Витька шалопут приехал, тебя в гости зовет коньяки пить. Так-то, может, и придет. Мне она верит. Денег в долг давала как-то.
— Черт с тобой, зови хоть бельмастую, — согласился Сайкин. — Все веселей, чем с тобой, хреном старым. Послушай, дед, а чем ее мужики обижали?
— Чем мужики обижают, будто не знаешь, — дед Матвей крякнул. — Привадила она тут одного, у себя в дому поселила дурака. Пьянствовал он, пьянствовал, а потом облигациев у нее прихватил, да и сбег в город. Вот тебе и обижали.
— Заступиться, значит, некому за женщину? — Сайкин хрустел огурцом.
— Кто за нее заступится? — удивился дед. — Знамо дело, некому. Сын из армии не вернулся, то есть показался, конечно, погостил и обратно в город. Обженился там и живет теперь.
— Значит, старая твоя баба, — огорчился Сайкин.
— Сам ты старый, — Матвей затянулся самосадом. — Говорю ж тебе, крепкая она еще. Работает еще.
— Ну тебя, дед, к шуту, может, она и младше тебя всего на год-другой, — Сайкин махнул рукой. — Пошла твоя коровница куда подальше со своими бельмами. Пугать только нас будет. Не нужно, не ходи. Как-нибудь без твоей Евдокии обойдемся. Сейчас выпьем по рюмке и с Алексеем Дмитриевичем за елкой в лес пойдем. Новый год скоро, а елки нет. Так не пойдет. Правда?
Под столом он ткнул ногой Пашкова.
— Холодно, — Пашков поежился. — Заблудимся чего доброго, в лесу такая темень. У вас тут волков не водится? — обратился он к деду Матвею.
— Раньше были, — дед утонул в дымном облаке. — Прежде были, говорю. Сейчас меньше стало. Но зимой иногда приходят. Голодно им в лесу. Но у меня средство от волков имеется.
Он указал пальцем на дальнюю стену, где висело на гвозде одноствольное ружьишко. Дед тяжело, безнадежно вздохнул.
— Теперь оно не стреляет. Патронов нету. Витя, ты бы привез мне патронов. А то от зайцев зимой спасу нет, все яблони мне пожрали, вона стволы голые.
Он показал пальцем в темное обледенелое окно.
— Привезу, — пообещал Сайкин, наполняя свою и дедову рюмку.
Дед скосил взгляд на рюмки и загасил в пустой жестянке козью ножку.
— Как с тобой, Витя, встренусь, так потом лежу неделю, болею, — дед чокнулся с Сайкиным и опрокинул рюмку в рот. — Болею, а воды подать некому.
Глаза деда Матвея увлажнились.
— Других стариков в интернат забирают. Читал в газете, живут они там на всем готовом, на казенных харчах, и заботы не знают на старости лет. А мне, антихристы, даже пензию не привозят, сам на почту должен ездить. Лавка с хлебом раз в неделю сюда приезжает, а пожаловаться некому. Начальства таперь нету. Похлопотал бы ты, Витенька, чтобы меня в интернат взяли.
— На кой хрен тебе этот интернат? — Сайкин дожевывал кусок хлеба, запивая его квасом. — Никакой жизни у тебя в интернате не будет, досыта не накормят.
— У меня и так жизни нету, — всхлипнул дед, прозрачная слеза скатилась к подбородку. — Заболею, так воды некому принести.
— Ну вот, ты как выпьешь, сразу в слезы, — Сайкин налил себе кваса из мутной бутылки. — В интернатах пенсию у стариков отбирают. Здесь у тебя хоть копейка своя. А там что будет? Шиш под нос будет. Дадут раз в день кашу на воде, а остальное время сиди, с голоду пухни. Они специально в газетах про дома престарелых пишут, чтобы пенсии у вас, дураков, отбирать. Пенсию отберут, а дальше помирать можешь. Понял, дурья твоя голова?
— Понял, — дед поскреб ногтями лысину. — Пензию, значит, отбирают?
— Полностью, — подтвердил Сайкин. — И дом твой заберут. И курить там нельзя. Строжайше запрещено. И рюмок там не наливают, даже по праздникам. По праздникам там чай дают с сахаром.
— А по будням чего же дают? — заинтересовался дед.
— Воды из крана, — хмыкнул Сайкин. — Нет смысла сейчас, Матвей Спиридонович, от земли уезжать. Сейчас жизнь здесь другая начинается, совсем другая. Был рядовым тружеником, а теперь я тебя в начальство определю. Будешь ты — руководящий состав, номенклатура. Тобой командовали, теперь ты командовать станешь. Как захочу,