- Ты знаешь все до того дня, как была захвачена Мелисса-Джейн, абсолютно все. Я все рассказывал, ничего не скрывая, не утаивая... - Он вздрогнул и потом стал подробно рассказывать о спасении Мелиссы-Джейн.
- Должно быть, что-то за эти дни нарушилось у меня в сознании. Я готов был поверить всему, испытать все, чтобы вернуть ее. По ночам я просыпался, шел в ванную, и меня тошнило при мысли о ее руке в стеклянной бутылке.
Он рассказал, как собирался убить Кингстона Паркера, чтобы выполнить требование Калифа, как он точно планировал это сделать, передавал подробности: когда, где, и она дрожала, прижимаясь к нему.
- Способность разлагать даже лучших, - прошептала она.
- Не разговаривай, - попросил он и стал рассказывать о телефонном звонке, который привел к Старому Поместью в Ларагхе.
- Увидев свою дочь в таком состоянии, я утратил последние остатки рассудка. Когда я увидел ее, ощутил жар ее тела, услышал, как она кричит от ужаса, я мог бы убить... - Он оборвал фразу, и они молчали, пока она чуть слышно не ахнула, и он понял, что сжал ее руку пальцами.
- Прости. - Он разжал пальцы, поднял ее руку и поднес к щеке. - Тогда мне рассказали о тебе.
- Кто? - шепотом спросила она.
- "Атлас".
- Паркер?
- Да, и Колин Нобл.
- Что они тебе рассказали?
- Рассказали, как отец ребенком привез тебя в Париж. Рассказали, что уже тогда ты была умной, красивой и какой-то особой... - Он продолжал рассказ. - Когда был убит твой отец... - Она беспокойно пошевелилась у него на груди, когда он сказал это. - Ты стала жить с приемными родителями, все они были членами партии, и ты так много обещала, что за тобой специально приехали из Польши. Кто-то выдал себя за твоего дядю...
- Я поверила, что это мой дядя... - Она кивнула. - Десять лет я в это верила. Он писал мне. - Она с усилием остановилась, помолчала немного и сказала: - Только он оставался у меня после папы.
- Тебя выбрали для отправки в Одессу, - продолжал он и почувствовал, как она напряглась у него в руках, и потому повторил более резко: - Тебя отправили в специальную школу в Одессе.
- Ты знаешь об Одессе? - прошептала она. - Думаешь, что знаешь. Кто там не бывал, не может знать...
- Тебя учили... - он смолк, представив себе снова прекрасную девушку в особом помещении, выходящем на Черное море; она учится использовать свое тело как ловушку и приманку, чтобы захватить и обмануть мужчину, любого мужчину. - Тебя учили многому. - Этого произнести он не мог.
- Да, - прошептала она, - очень многому.
- Например, как убить человека голыми руками.
- Думаю, что подсознательно я не могла бы убить тебя, Питер. Бог видит, ты не должен был выжить. Я любила тебя, и хоть в то же время ненавидела за предательство, не могла заставить себя...
Она снова вздохнула.
- И когда я подумала, что ты меня убьешь, это было почти облегчением. Я готова была принять это. Лучше смерть, чем жизнь без любви, которую, как мне казалось, я нашла.
- Ты слишком много говоришь, - остановил он ее. - Еще больше повредишь горлу. - Он пальцем коснулся ее губ, чтобы заставить замолчать, потом продолжал: - В Одессе ты стала одной из избранных, элитой.
- Все равно что войти в церковь, так прекрасно и загадочно... прошептала она. - Не могу объяснить. Я все сделала бы для государства, если бы знала, что это нужно "матери России".
- Это правда? - Он подумал, не станет ли она отрицать.
- Все правда, - кивнула она. - Я никогда больше не буду лгать тебе, Питер. Клянусь.
- И потом тебя послали назад во Францию, в Париж? - спросил он, и она снова кивнула.
- Ты делала свое дело даже лучше, чем от тебя ожидали. Ты была лучшей, самой лучшей. Ни один мужчина не мог устоять перед тобой.
Она не ответила, но и не опустила взгляд. Это был не вызов, а принятие того, что он говорит.
- Были мужчины. Богатые и влиятельные... - В голосе его теперь звучала горечь. Он не мог с собой справиться. - Много, много мужчин. Никто не знает, сколько именно, и у каждого ты собирала урожай.
- Бедный Питер, - прошептала она. - Это тебя мучило?
- Это помогало мне ненавидеть тебя, - просто сказал он.
- Да, это я понимаю. Я ничем не могу тебя утешить - кроме одного. Я никого не любила, пока не встретила тебя.
Она держала слово. Больше не будет обмана. В этом он был уверен.
- Потом решили, что тебя можно использовать, чтобы взять под контролль Аарона Альтмана и его империю...
- Нет, - прошептала она, качая головой. - Это я решила насчет Аарона. Он был единственным мужчиной, перед которым я не смогла... - У нее перехватило горло, она отпила бурбон и медленно проглотила, потом продолжила: - Он меня очаровал. Никогда не встречала такого. Такой сильный, такая свирепая сила.
- Ну, хорошо, - согласился Питер. - Ты могла к тому времени устать от своей роли... Куртизанкой быть очень трудно... - Она улыбнулась впервые с того момента, как он начал говорить, но улыбка была печальной и насмешливой.
- Ты все проделала правильно. Вначале стала для него незаменимой. Он уже болел, ему все больше нужен был костыль, кто-то, кому бы он смог полностью доверять. Ты дала ему это...
Она ничего не сказала, но по глазам видно было, что она вспоминает, словно солнечный луч осветил зеленые глубины неподвижного пруда.
- И когда он поверил тебе, не было ничего, что бы ты не могла дать своим хозяевам. Твоя ценность увеличилась многократно...
Он продолжал негромко говорить, а снаружи умирал день в буре алых и пурпурных вспышек, освещение в каюте слабело, и скоро в ней можно было различить только лицо Магды. Бледное напряженное лицо. Она внимательно выслушивала обвинения, перечисление предательств и обманов. Только иногда делала легкий отрицательный жест, качала головой или сжимала пальцами его руку. Иногда ненадолго закрывала глаза, словно не могла принять особенно жестокое воспоминание, и раз или два болезненным шепотом восклицала:
- О, Боже, Питер! Это правда!
Он рассказывал, как у нее постепенно вырабатывался вкус к власти, которой она владела как жена Аарона Альтмана, как это стремление к власти усиливалось по мере того, как слабели силы Аарона. Как она наконец в некоторых вопросах стала возражать самому барону.
- Например, в вопросе о поставке оружия правительству Южной Африки, сказал Питер, и она кивнула и сделала одно из своих редких замечаний:
- Да. Мы спорили. Один из немногих наших споров. - Она чуть улыбнулась, словно какому-то глубоко личному воспоминанию, которое не могла разделить даже с ним.
Он рассказывал, как вкус к власти, стремление к ее приметам постепенно развеивало ее прежние политические идеалы, как хозяева начали понимать, что теряют ее, о том, как они пытались вернуть ее под свой контроль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});