работал в России.
Уилкинс заинтересовался ЭСВ ещё в детстве, пока рос в австралийской глуши: там он водил дружбу с соседями-аборигенами. Эти люди, по его словам, нередко знали о событиях, «происходивших за много километров, далеко за пределами слуха и зрения». Они словно умели общаться с людьми на какой-то специальной частоте – или использовали какую-то часть мозга, к которой большинство людей не нашли доступа. Повзрослев и ещё больше увлёкшись ЭСВ, Уилкинс встретился с Артуром Конан Дойлом, который, кроме «Записок о Шерлоке Холмсе», был знаменит и своим интересом к телепатии и спиритизму. Через Дойла Уилкинс вошёл в оживлённое сообщество ясновидцев и стал регулярно посещать сеансы паранормального. (Фройхен, которого также интриговали ритуалы, которые он видел в Арктике, разделял его интерес.) Пообщавшись с друзьями-ясновидцами, Уилкинс теперь подозревал, что ещё на заре человечества люди обладали ЭСВ, но не знали, как получить доступ к этим способностям. Как говорил Уилкинс, «возможно, Адам и Ева общались, передавая мысли на расстоянии, а глубокий смысл слов Змея потерялся в вульгарной устной речи и не дошёл до Евы».
После того как Москва попросила Уилкинса помочь разыскать Леваневского, друг лётчика по имени Гарольд Шерман, сам увлекавшийся ЭСВ, предложил ему использовать поисковую операцию, чтобы опробовать их идеи на практике[31]. Критики ЭСВ давно называли всё это «фантастикой», и друзья хотели получить доказательства своим убеждениям.
«Фантастика, говорите? Это вряд ли!» – возражал Уилкинс. Для такого исследователя, как он, неудивительно было гнаться за всё новыми и новыми горизонтами, штурмовать одну из последних тайн на планете – человеческий мозг, раз уж географические открытия уходили в прошлое. Надо сказать, что идея начать исследовать человеческий разум получала всё больше поддержки в кругах исследователей – впрочем, только на их периферии. Незадолго до смерти Фредерик Кук даже встречался с Уилкинсом, чтобы обсудить ЭСВ. Во время встречи Кук указал на собственный череп и сказал: «Вот какую территорию нам больше всего необходимо исследовать». Потом он постучал себя по вискам: «Вот здесь, за глазами, между ушей. Когда человечество до конца изучит мозг, настанет конец войнам».
Эксперименты Уилкинса в России выглядели так: три ночи в неделю в назначенное время он делал получасовой перерыв в поисках. Как следует сосредоточившись, он пытался «передать» собственные мысли Гарольду Шерману, который жил в Нью-Йорке на Риверсайд-Драйв. У себя в кабинете он гасил свет и пытался «воспринять» мысли Уилкинса, записывая всё, что приходило ему на ум в эти получасовые сессии. Когда тридцать минут истекали, Шерман запечатывал свои записи в конверт и посылал независимому лицу (доктору Гарднеру Мёрфи, психологу, который работал в Колумбийском университете), чтобы потом сличить с дневником Уилкинса. Чтобы исключить мошенничество, за методологией Шермана всегда наблюдали свидетели. Один из таких свидетелей, доктор Александр Эдмунд Рональд Страт-Гордон, высоко оценил ход эксперимента. «За многие годы исследований ментальных и психических способностей по всему миру никогда я не видел такой ясности и такой точности телепатической связи, как у Гарольда Шермана», – восхищался он.
Позже, когда записи Шермана и Уилкинса сличили, обнаружилось, что целых 60 % их мыслей совпадало. Многие поверили, что телепатия и правда существует, хотя оставалось и много скептиков. Уилкинс и Шерман позже выпустили книгу о своём исследовании под названием «Через расстояния: удивительное приключение в мире психического», которая со временем стала культовой. «Мы, возможно, и не доказали, что телепатическая связь между двумя людьми на расстоянии – это бесспорный факт, – писал Уилкинс, – однако лично я очень счастлив, что мне довелось участвовать в этом эксперименте. Считаю, что мы определённо доказали, что предмет безусловно достоин дальнейших исследований».
Эксперименты Уилкинса вывели на свет ещё один факт жизни исследователя, которому уделяли мало внимания. Между тем факт этот справедлив был и для Фройхена, и для Расмуссена, и для Пири, и для Шеклтона – для любого путешественника, который надолго разлучался с родными и близкими. Пока Уилкинс отсутствовал, жена его, бывшая звезда Бродвея Сюзанна Беннет, места себе не находила от тревоги: она боялась, что муж «слепо рискнёт жизнью в борьбе с непреодолимой преградой и присоединится к тем многим мученикам, которые положили себя на алтарь коварной богини Арктики». Страх Сюзанны был так велик, что она заговорила о нём во время своей речи по радио: пользуясь случаем, она задала вопрос, на который затруднились бы ответить многие мужья и отцы-путешественники: «Неужели оно того стоит?»
Следя время от времени за работой Уилкинса, Фройхен тем временем путешествовал по России. Он быстро выяснил, что о стране можно узнать чрезвычайно много, просто наблюдая за местными поездами. Несмотря на заявления советского правительства, что пролетарская революция положила конец классовым различиям, железные дороги говорили об обратном. В то время как в Дании или США существовали два класса вагонов, первый и второй, в СССР их было аж четыре (пять, если считать тюремный, который иногда прицепляли к составу). Пассажиры первого класса располагались в комфортабельных вагонах-ресторанах, где мебель была обита роскошным красным бархатом. Пассажиры второго класса ехали в вагонах поскромнее, где сиденья были отделаны практичной серой тканью. Пассажиры третьего класса сидели в обшарпанных вагонах на деревянных полках без какой-либо обивки. Наконец, пассажирам четвёртого класса доставались пустые грузовые вагоны с соломенными матрасами на полу. Фройхен замечал, что пассажиров этого четвёртого класса часто бросали на обочине, когда им нужно было пересесть на другой поезд. Ожидание затягивалось на дни, и путешественникам приходилось разводить костры, чтобы согреться, а время они коротали, сгрудившись у огня и распевая грустные песни.
«Настоящее равенство и братство!» – саркастически заметил Фройхен. В Советском Союзе государство активно продвигало идею, что труд – залог свободы человека, но свободой в стране и не пахло – скорее наоборот. Когда-то Фройхен с оптимизмом принимал советские идеи, но во время этой поездки оптимизм его всё таял и таял. Разумеется, к капитализму он тоже относился скептически, но то немногое, что он успел повидать в Советском Союзе времён второй пятилетки, не внушало ему больших надежд и на советский коммунизм. Если в России и правда наступил золотой век, считал Фройхен, то это был золотой век очередей: в привокзальные кассы, в булочные, в официальные учреждения, которые правили жизнью простых граждан железной бюрократической рукой. То был золотой век бараков, в которых общие ванные комнаты были оснащены такими крохотными ванночками, что в них едва помещались дети, не говоря о взрослых.
Настоящую Россию Фройхен видел только мельком, только издалека. Наблюдатель, которого к нему приставили, по имени Николай Бегичев, строго следил, чтобы Фройхен посещал только положенные места. Фройхену Бегичев лично