Судьбы, и сидел он среди жителей Равнины – ему не отвели почетного места, ведь Каморака и его дружину Судьба не страшила. А когда мясо съели, а кости пошвыряли под стол, король поднялся с трона и, опьяненный вином, в расцвете юности и в окружении всех своих рыцарей, воззвал к мудрецу и потребовал:
– Прорицай!
И встал прорицатель, оглаживая седую бороду, и сдержанно промолвил:
– Есть такие события на путях Судьбы, кои сокрыты даже от глаз пророка, и много такого провидим мы, что лучше бы сокрыть от всех прочих; многое знаю я, чего лучше бы не предсказывать; есть и такое, чего предсказать мне не дозволено – под страхом многовековой кары. Но вот что знаю я и предрекаю: никогда вам не бывать в Каркассоне.
Тут же все наперебой заговорили о Каркассоне: иные слыхали о нем в рассказах и в песнях, иные прочли о нем в книгах, иным он приснился. И отослал король Арлеона Арфиста направо от себя, чтобы пообщался он с жителями Равнины и послушал, чего рассказывают в народе про Каркассон. А воины рассуждали о походах и завоеваниях своих – о множестве крепостей, удержать которые куда как непросто, и о многих дальних землях – и клялись, что и до Каркассона они доберутся.
Вскоре Арлеон возвратился, и занял место по правую руку короля, и взялся за арфу, и принялся нараспев рассказывать о Каркассоне. Далеко, очень, очень далеко, за горами и за долами стоит этот город – лучезарные бастионы его вздымаются один над другим, а за бастионами мерцают мраморные террасы, а на террасах искрятся фонтаны. В Каркассон удалились некогда от людей эльфийские короли вместе со всеми фейри и возвели сей град ввечеру в конце мая, затрубив в эльфийские рожки. Каркассон! Каркассон!
Порою представал он путникам словно сон наяву: цитадель на вершине далекого холма блестела в лучах солнца, а в следующий миг набегали облака или внезапно сгущался туман; никому не удавалось полюбоваться на город подольше или подойти к нему вплотную; впрочем, однажды неким людям случилось подойти так близко, что им в лицо пахну́ло дымом жилья, просто случайный порыв ветра – не более; так вот они уверяли, будто там жгут кедровую древесину. Грезилось людям, будто живет там колдунья: пугающе-прекрасная, одиноко бродит она по стылым внутренним дворам и коридорам мраморного дворца и вот уже восемьдесят веков все поет вторую по древности песнь, которую переняла у моря, и оплакивает одиночество свое, и струятся слезы из очей ее, способных свести с ума целые армии; однако ни за что не отзовет она драконов – Каркассон защищают грозные стражи. Порою плавает она в мраморной купели, в глубинах которой струится река, или все утро напролет возлежит у края воды, неспешно обсушиваясь под солнцем, и следит, как бурливый поток баламутит пучину. Течет река сквозь пещеры земные куда дальше, нежели ведомо колдунье, и выходит на свет в колдуньиной купели, и снова ныряет под землю и устремляется к своему диковинному морю.
По осени река порою чернеет от снегов, что весна растопила в незнаемых горах; порою мимо величаво проплывают увядшие цветы горных кустарников.
А если купель багровеет от крови, колдунья знает, что в горах идет война, и однако ж ведать не ведает, где те горы.
Когда колдунья заводит песню, из темных недр бьют фонтанные струи; когда она расчесывает волосы, говорят, будто на море бушуют шторма; когда она гневается, волки, расхрабрившись, подбираются к хлевам; когда она печальна, печально море, и оба опечалены на веки вечные. Каркассон! Каркассон!
Город этот – прекраснейшее из чудес Утра; при виде него солнце издает ликующий крик; о Каркассоне рыдает Вечер, удаляясь прочь.
И поведал Арлеон о том, сколько славных опасностей поджидает на подступах к городу; а путь к нему неведом, и воистину приключение такое достойно рыцаря. И вскочили все мужи как один, и запели о величии сего подвига. А Каморак поклялся всеми богами, воздвигшими Арн, и честью своих воинов, что живым или мертвым, но побывает он в Каркассоне.
Но прорицатель поднялся и вышел из зала, стряхивая с себя крошки и расправляя складки мантии.
И рек Каморак:
– Много всего должно продумать и предусмотреть, и обо всем посовещаться, и запастись в дорогу провизией. В какой день выступим мы?
И воины хором закричали:
– Немедля!
Улыбнулся тому Каморак, ведь он их просто испытывал. А воины похватали развешанное по стенам оружие: Сикорикс и Келлерон, Аслов и Уол-Секира, Юэнот-Миронарушитель, Уольвульф Отец Войны, Тарион, Лурт Боевой Клич и многие другие. И не думали и не мечтали пауки, притаившиеся в той звенящей зале, что отныне ничто уже не потревожит их праздного покоя.
Вооружившись, дружинники построились в боевой порядок и маршем вышли из зала, а впереди всех шагал Арлеон, распевая о Каркассоне.
А жители Равнины поднялись и, насытившись, отправились обратно к хлевам своим. Не было у них нужды ни в войнах, ни в необычайных опасностях. Они и без того вели непрекращающуюся войну с голодом. Они вступали в беспощадную битву с затянувшейся засухой или суровой зимой; если в овчарню пробирались волки, это было все равно что сдать крепость; гроза обрушивалась на урожай подобно нападению из засады. Сытые и ублаготворенные, простолюдины неспешно разошлись по хлевам своим, заключив перемирие с голодом, и ночь засияла звездами.
Круглые шлемы воинов чернели на фоне звездного неба, когда поднималось войско на гребень очередного хребта, а в долинах то и дело вспыхивал на стали звездный отсвет.
Отряд следовал за Арлеоном на юг, откуда обычно долетали слухи о Каркассоне: воины шли маршем в звездном свете, арфист же с песней шагал впереди всех. А когда искатели приключений удалились от Арна настолько, что уже ни звука не доносилось до них от города и даже висячих колокольчиков не было слышно, когда свечи, до утра пылающие в верхних покоях башен уже не слали им безутешный привет, под покровом ласковой ночи, что баюкает луга и холмы, Арлеона одолела усталость и вдохновение его иссякло. Иссякло оно не сразу – постепенно он все больше сомневался, верным ли путем ведет отряд к Каркассону. То и дело он останавливался подумать и снова вспоминал дорогу; но от его несокрушимой уверенности не осталось и следа: теперь ему стоило немалого труда воскресить в памяти древние пророчества и пастушьи песни, в которых говорилось о чудесном городе. А пока он сосредоточенно проговаривал про себя песню, которую какой-то бродяга перенял у мальчишки-козопаса на нижнем склоне заокраинных южных гор,