приходилось только удивляться. Минул год и еще пять недель, когда пришел черед Майка, и его хватило на неделю, а капитан еще был живехонек. Мы все недоумевали, как это ему до сих пор не надоело одно и то же проклятие, однако, надо полагать, у брошенного на необитаемом острове свой взгляд на вещи.
И вот остались только Джейкс, и бедный старина Билл, и юнга, и Дик, и жребий мы уже не бросали. Мы порешили, что юнге и без того слишком долго везло и хватит ему искушать судьбу. И вот бедный старина Билл остался с Джейксом и Диком, а капитан и не думал сдаваться. Когда мальчуган закончился, а капитан все никак не желал сдаваться, Дик, дюжий, широкоплечий парень, под стать бедному старине Биллу, объявил, что настала очередь Джейкса: дескать, этот счастливчик и так протянул слишком долго. Но бедный старина Билл обсудил это дело с Джейксом, и оба они решили, что лучше уступить первенство Дику.
И вот остались Джейкс и бедный старина Билл, а капитан умирать и не думал.
Когда Дик весь вышел и никого-то больше рядом не было, эти двое следили друг за другом денно и нощно, не смыкая глаз. И вот, наконец, бедный старина Билл рухнул на палубу без чувств и пролежал так с час. Тут Джейк подкрался к нему с ножом и нацелился на бедного старину Билла. Но бедный старина Билл ухватил его за запястье, и вывернул ему руку, и дважды пырнул Джейкса его же ножом, – на всякий случай, хотя лучшая вырезка при этом существенно пострадала. Так бедный старина Билл остался один-одинешенек среди моря.
А на следующей неделе, не успела закончиться еда, как капитан, должно быть, помер; потому что бедный старина Билл услышал, как душа капитана с проклятиями летит над морем, и на следующий день корабль выбросило на скалистый берег.
Капитан мертв вот уже более ста лет, а бедный старина Билл возвратился на твердую землю жив-здоров. Однако похоже на то, что отделаться от капитана не так-то просто, потому что бедный старина Билл почему-то не стареет и смерть его не берет. Бедный старина Билл!»
При этих последних словах наваждение рассеялось, и все мы вскочили и бросились вон.
И дело не только в гнусной истории: так жуток был взгляд рассказчика и с такой пугающей легкостью голос его перекрывал рев грозы, что я твердо решил никогда больше не переступать порога этой приморской таверны, прибежища мореходов.
Бродяги
Не так давно я шел по Пикадилли, размышляя о песенках, знакомых нам с колыбели, и сожалея о том, что исчезла романтика.
Проходя мимо магазинов, я видел их владельцев в черных сюртуках и черных же шляпах, и в голове у меня вертелась строчка из детской песенки: «Красны камзолы лондонских купцов…»
Улицы выглядели буднично, уныло. Вряд ли что-нибудь может преобразить их, подумалось мне. Тут мои размышления были прерваны собачьим лаем. Казалось, лают все собаки, любые, не только маленькие шавки, но и большие псы. Морды их были повернуты к востоку, откуда я шел. Обернувшись, я увидел, как посреди Пикадилли, почти сразу же за стоянкой такси, шли высокие, поразительного вида люди в живописных одеждах. Смуглая кожа, темные волосы, почти у всех непривычной формы бороды. Они шли медленно, опираясь на посохи, протянув руку за подаянием.
Это в город пришли бродяги.
Я охотно подал бы им золотой дублон с выбитыми на нем башнями Кастилии, но такой монеты у меня не было. Не пристало этим людям давать ту же мелочь, какой расплачиваешься с шофером таксомотора (необычайно уродливое слово, вполне достойное быть паролем членов какого-нибудь зловещего тайного общества). Часть бродяг носила пурпурные плащи с широкой темно-зеленой каймою, на некоторых плащах зеленую кайму заменяли узкие полоски, остальные одеты кто в выцветшие, потускневшие алые одежды, кто в лиловые. В черном не было никого. Жесты их просящих рук были полны достоинства: так боги могли бы молить о душах.
Я стоял около фонарного столба, когда они поравнялись со мною, и один из бродяг обратился к фонарю и, называя его братом, сказал следующее:
– Ну что, фонарь, брат наш в этой мгле, много ли крушений случается здесь, рядом с тобой в океане ночи? Не спи, братец, не спи. Бедствий много, и не по твоей вине.
Удивительно. Я никогда раньше не задумывался о величии уличных фонарей, о том, что они служат маяками для тех, кто держит путь во тьме. А эти незнакомцы в разноцветных одеждах не прошли мимо.
А другой тихонько проговорил, обращаясь к улице:
– Ты, наверное, устала, улица? Уже недолго им уродовать тебя, сновать по тебе из конца в конец. Потерпи немного. Скоро грянет землетрясение.
– Кто вы? – спрашивали бродяг люди. – Откуда вы пришли?
– Кто может сказать, – отвечали они, – откуда мы или кто мы?
Еще один бродяга, повернувшись к покрытым налетом копоти домам, сказал:
– Да будут благословенны дома, ибо в них к людям приходят сны.
Тут я понял то, что раньше не приходило мне в голову: все эти бросающиеся в глаза дома не похожи один на другой именно потому, что в них водятся разные сны.
Другой бродяга утешал дерево, стоявшее у ограды Грин-парка:
– Успокойся, дружище, скоро сюда вернутся поля.
Все это время безобразные клубы дыма поднимались в воздух, того самого дыма, который задушил романтику, который чернит перья птиц. Ну, подумал я, это они не смогут ни похвалить, ни благословить. Но бродяги, завидев дым, воздели руки по направлению сотен труб, восклицая:
– Взгляните на дым. Древние каменноугольные леса, так долго пробывшие в темноте и в тишине, теперь, танцуя, возвращаются к Солнцу. Не забывай про Землю, брат наш, мы желаем тебе радостной встречи с Солнцем.
Недавно прошел дождь, и по водосточному желобу уныло тек грязноватый ручеек. Вода несла с собой мусор и отбросы и исчезала в сумрачных канализационных трубах, недоступных ни солнцу, ни человеческому взгляду. Этот мерзкий ручей, наряду со всеми прочими причинами, и заставил меня считать в глубине души, что город стал невыносим, что Красота в нем умерла, а Романтика исчезла.
Но даже это убожество они ухитрились благословить. Бродяга, одетый в пурпурный плащ с темно-зеленой каймою, сказал:
– Не теряй надежды, брат, ведь ты рано или поздно непременно доберешься до восхитительного Моря и встретишь качающиеся на волнах тяжелые груженые корабли, тебя станут радовать острова, над которыми сияет золотое солнце.
Таково было их благословение жалкому ручейку, и я не ощутил желания его высмеять.