это означает. Тебя просто слили. Мавр сделал свое дело и стал никому не нужен.
— Ты лжешь, — ответил Леонид. Но его голосу не хватало былой уверенности. А глазам — наглости.
— А зачем? — пожал плечами капитан Трутнев. — Если бы твой хозяин попросил, и генерал Башкин замолвил за тебя словечко, то никакие доказательства твоей вины не помогли бы упечь тебя за решетку. И если бы твой хозяин этого хотел, то ты бы уже был на свободе. А ты все еще в камере и, поверь мне, до суда из нее не выйдешь. А после суда отправишься, куда Макар телят не гонял, можешь даже не сомневаться. С доказательной базой и свидетелями у меня все в полном порядке.
— Ты блефуешь, — снова сказал Леонид, но на этот раз еще более растерянно.
— Заладила сорока Якова одно про всякого, — усмехнулся капитан Трутнев. — Сам посуди — у меня есть признания Егора и Коляна, которых ты напоил водкой, дал им в руки канистры с бензином и послал поджечь школу. У меня есть даже эти канистры с твоими отпечатками пальцев. Дактилоскопическая экспертиза подтвердила это. Ты же сам бывший полицейский, должен понимать, что этого достаточно, чтобы осудить тебя и упечь за решетку. И хорошие характеристики с места работы тебе не помогут. Потому что их не будет. Уверен, что твой хозяин уже нашел тебе замену. Потому что он порядочная сволочь. И для него люди — просто грязь под ногтями.
— А вот это точно, — неожиданно произнес Леонид. Его глаза вспыхнули ненавистью, но на этот раз не по отношению к собеседнику. — В этом ты прав. Сволочь он. Паскуда. Мерзавец. Подлец.
Леонид с видимым удовольствием произносил ругательные слова, адресуя их Иннокентию Павловичу, который, как он думал, предал его, не шевельнув даже пальцем, чтобы попытаться спасти. И это после всех тех грязных дел, которые он для него совершил, измарав свои руки по локоть в крови и нечистотах. Так зачем его покрывать и жертвовать собой?
— Капитан, мне надо подумать, — сказал Леонид, отведя душу вспышкой гнева. — Дай время. Может быть, и расскажу.
— Под протокол? — спросил капитан Трутнев, внутренне ликуя от того, что его убеждения возымели свое действие.
— Под протокол, — подтвердил Леонид. — Мне терять нечего. А эту гниду надо бы наказать. — И он лицемерно добавил: — Чтоб другим неповадно было.
— А вот это вряд ли, — рассудительно заметил капитан Трутнев. — Имя им легион. И плевать им на то, что на одного станет меньше в их рядах. Это как в сказке про Змея Горыныча, у которого вместо одной срубленной головы вырастают две.
— Тогда зачем тебе это надо, капитан? — спросил Леонид, бросив на него подозрительный взгляд. — Личные счеты сводишь?
— А чтобы не чувствовать себя трусом и подлецом, — ответил капитан Трутнев. — С чистой совестью и спится спокойнее. А как у тебя со сном?
Они посмотрели друг другу в глаза. И Леонид опустил голову. Но не оттого, что ему стало стыдно. Его ослепил солнечный луч, неожиданно проникший в камеру через зарешеченное окно. И он так и не ответил.
Глава 61. Повод для ревности
Иннокентий Павлович выбрался из перевернувшегося джипа живым и невредимым. Несколько ссадин и ушибов по всему телу и на голове были не в счет, учитывая, что автомобиль превратился в груду покореженного металла. Джип был крепкий, словно сейф, и, кроме того, сработали подушки безопасности. Но Иннокентий Павлович воспринял как чудо то, что остался жив. И он долго не мог понять, чем заслужил такую милость, пока не вспомнил о десяти тысячах рублях, потраченных им на свечи в церкви в Куличках.
«Бог все видит», — подумал Иннокентий Павлович и мысленно пообещал пожертвовать отцу Клименту на храм сто тысяч рублей. Денег было не жалко — его жизнь стоила намного дороже. А щедрый дар был своеобразной гарантией, что и в будущем он может рассчитывать на провидение.
Прихрамывая, он вышел на трассу. Огляделся. Но шоссе в обе стороны было пустым до самого горизонта, и ждать случайной машины, которая могла бы подвезти его обратно до Куличков, казалось бессмысленным. Иннокентий Павлович медленно побрел по обочине, часто спотыкаясь, а иногда даже падая. Его дорогой костюм превратился в лохмотья, лицо и руки почернели от грязи. Иннокентий Павлович с усмешкой подумал, что похож на черта из русских народных сказок, идущего из преисподней, где он подбрасывал лопатой уголь в огонь, на котором в котлах жарили грешников. Только куда он идет? Неужели на поиски новых грешников? Эта мысль была неприятна Иннокентию Павловичу, но другая так и не пришла ему в голову.
То, что он оказался на волосок от смерти, охладило его пыл. Теперь он равнодушно думал о том, что капитан Трутнев ущемил его самолюбие, арестовав начальника службы собственной безопасности его компании. Немного беспокоило возможное признание Леонида, что поджог школы был организован по его приказу. Но не пугало. Его слово против слова Леонида — да любой мало-мальски опытный адвокат разобьет в пух и прах подобное голословное обвинение. А Иннокентий Павлович мог нанять лучших адвокатов в стране.
«Не настолько же он глуп, чтобы начать откровенничать, — думал Иннокентий Павлович. — Он ведь знает, что я легко могу откупиться, а в крайнем случае уехать за границу и там отсидеться в каком-нибудь тихом райском уголке, пока не улягутся страсти и все забудется. После этого я смогу, ничего не опасаясь, вернуться на родину. А вот самому Леониду придется плохо, если всплывут его прошлые делишки. И я могу это устроить. По совокупности всех совершенных им уголовно наказуемых деяний ему грозит пожизненный срок, и то лишь потому, что смертная казнь в стране отменена».
Это была здравая мысль, и когда она пришла ему в голову, Иннокентий Павлович на какое-то время успокоился. Но потом он внезапно подумал: «А если нет? Если Леонид все-таки предаст меня?» И Иннокентий Павлович понял, что эти сомнения будут терзать его, пока он не решит вопрос кардинально. И он принял единственно правильное, с его точки зрения, решение, после чего мысли о возможном предательстве Леонида перестали его тревожить.
Он устал, его мучила жажда, все тело болело от ушибов, по виску грязной струйкой текла кровь из ссадины на голове. А вскоре Иннокентий Павлович натер кровавые мозоли, и это было так больно, что он не мог думать уже ни о чем другом.
До Куличков он добрел только к вечеру. Не обращая внимания на удивленные взгляды, Иннокентий Павлович дошел до своего трейлера, открыл дверцу