Читать интересную книгу Сто поэтов начала столетия - Дмитрий Бак

Он ищет читателя, ищет… // Дети Ра. 2006. № 5.

Размышления на берегу моря // Дружба народов. 2006. № 5.

Чудеса в зоопарке. М.: Моск. зоопарк, Галерея Леонида Шишкина, 2006.

Подарить тебе апрель… // Дружба народов. 2007. № 5.

Стихи на песке // Новый мир. 2007. № 6.

Персоналии // Новый мир. 2008. № 11.

Размышления на берегу моря. М.: Воймега, 2008. 160 с.

Пушкин и мелочи жизни // Континент. 2009. № 140.

Краш-тест. М.: Время, 2009. 96 с.

Ответ римского друга. М.: Время, 2011. 128 с.

Гамлет в красном поясе. М.: Время, 2013. 160 с.

Дмитрий Тонконогов

или «Я ничего не знаю о себе…»

Дмитрий Тонконогов пишет не просто мало, а очень мало, даже выпуск двух почти одинаковых книг с одним и тем же названием ему простителен, потому как все ждут: чего там еще он придумает? – пусть, пока суд да дело, прежнее еще раз опубликует. А он не придумывает и не придумывает и так – годами, поскольку (вероятно, так Дмитрию Тонконогову думается) все уже понаизобретено – от абсурдистских вывертов смысла до концептуалистских отказов от прямого и однозначного смыслопорождения. Тонконогов хитер и остер: он не соглашается на меньшее, чем любовный роман даже не с человеком, не с конкретным сцеплением судеб и фактов, но – с самою возможностью поэтического рассказа как такового, с процессом и даром рассказывания, с сюжетной историей, взятой как обобщенная способность говорить, а вовсе не как конкретная данность каких-то событий и чьих-то отношений.

Бог, дай хоть строчку.Я лица не оторву от бумаги.Нет, это не буквы, а сплошные коряги.У меня история есть без конца и начала –Я ее любил, а она меня не замечала.

Можно сколько угодно рассуждать об «обэриутском» генезисе тонконоговского стихотворчества, сам по себе этот тривиальный вывод мало что поясняет. Важно ведь понять не структуру абсурдистской образности (она изучена вдоль-наискосок!), но функции абсурда у Тонконогова. Вместо ясного, предназначенного для реальной коммуникации высказывания (например: «я говорю о необходимости спасения души / поклонения красоте / уничтожении идейного врага / прелестях любви» – далее везде) Тонконогов предлагает нам высказывание тавтологически многозначное, что-нибудь вроде: я говорю и говорю о… / я способен говорить о… / я все еще говорю о… У такой модели построения речи есть две очевидные параллели. Более близкая по времени: знаменитая фраза из «Школы для дураков»: река называлась. Именно – не река называлась Волга (или какой-нибудь Дон), но просто – река называлась, то есть у кого-то (говорящего) был шанс реализовать грамматическую функцию называния, а у реки сохранилось свойство быть названной. Вторая параллель содержится в известной фразе Чехова из письма Книппер: «Ты спрашиваешь, что такое жизнь?.. Это все равно что спросить, что такое морковка. Морковка есть морковка, и больше ничего не известно…». Обобщенное высказывание всегда тавтологично, а тавтология по неисчерпаемости смыслов наиболее глубока. Обе части фразы – «дважды два» и «равно четырем» – тавтологичны и потому неисчерпаемы, равно как и утверждение «а равно а». Говоря таким образом, я не витийствую о чем-то конкретном, но просто сигнализирую, что еще могу произносить слова.

Причем слова в данном случае тождественны означаемым вещам, они ведут себя так же прихотливо и неуступчиво, могут по собственному произволу обрушиваться, испытывать метаморфозы, выстраиваться в логически непротиворечивые цепи:

Купил цемента три килограмма.Поставил столб. Вывалилась оконная рама.На крыше дырку продолбила ворона.Пять килограммов плотвы и пива четыре баллона.На сем заканчиваю, ведь нужно остановиться.В одном глазу – бежин луг.В другом – небо аустерлица.Спящий человек совершенен.А сплю я, должно быть, мало.Лучший фон любой панорамы –Байковое одеяло.

То ли мир апокалиптически рушится не в шутку, а всерьез, то ли просто кто-то, проснувшись поутру, выглядывает из-под теплого одеяла и торопливо ловит беспорядочные рассветные мысли. Герой Тонконогова при этом сам не ведает, что творит-говорит, он не ведает себя, только знает, что обладает странным даром вместе со словами приводить в движение вещи, а только потом – обдумывать, что же на самом деле произошло.

Я ничего не знаю о себе.Как странно быть предметом разговора.Как будто обозначился в судьбеДверной глазок, смотрю и вижу вора.

В этом призрачном взгляде на самого себя сквозь замочную скважину все смешивается и перемешивается, как во всех домах Облонских вместе взятых: люди тождественны вещам, вещества метонимически означают состоящие из них предметы, повседневные занятия оказываются эквивалентны мирозиждущим усилиям демиурга либо победным командам полководца, с ходу решающего исход сражения.

Заведую районным детским садом,На мне большой сиреневый халат.И розовые дети где-то рядомЛежат и спят, сто лет лежат и спят.

Над ними пар колышется, рядамиКроватки белоснежные плывут.На север, говорю я со слезами,На небо, что вам делать тут?

Седые три великие империиПодсели утешать меня к столу.Я кутаюсь в какую-то материю,Переставляю ноги на полу.

В сюжетно выстроенных и по видимости логичных и последовательных рассказах Тонконогова на поверку присутствуют три совершенно разноприродных, не сведенных воедино измерения: протекание во времени событий как таковых, впечатления их участника и созерцателя, наконец предметы, служащие антуражем. Происшествия, ощущения, вещи живут обособленно друг от друга, но – одновременно; потому-то и описываются они параллельными курсами, при этом ничто не доминирует безоговорочно. Отстраненный рассказ о случившемся? Поток спонтанных эмоций? Минималистические натюрморты? В неперемешанном, различенном и расподобленном виде присутствует и то, и другое, и третье.

Выговорено как будто бы все, а на деле – все недосказано, скрыто, утаено. Разномасштабное перечисление вещей, чувств и событий не приводит к согласованной ясности итоговой сентенции. С чем бы сравнить… Ну вот вам картинка: устало бредущие собаки, голые деревья, веселье на дальнем катке, птицы на голых ветвях, холм, обрыв, вязанка хвороста на плечах… Брейгелевские «Охотники на снегу», описанные таким образом, выглядят ущербно. Ведь до самого главного, до того, что «говорит» картина в последней инстанции смысла, мы так и не добрались. Какое тут «общее настроение»? Еще проще: удачной ли была охота? Но – что делать – все на картине живет своей отдельной жизнью, все в равной степени достойно специального внимания и потому прописано до мелочей: в деталях видно близкое, ясно различимо далекое. Никакой тебе игры теней и света, таинственной барочной двусмысленности. Мир ясен до последней складочки и… неисчерпаем – это далеко еще не «светотени мученик Рембрандт».

А вот и моя жена.У нее две ноги и каждая из них длинна.Спускаясь по лестнице, держась за перила,Она иногда взлетает – проверяет силы.А когда из троллейбуса выходит на тротуар,За нею катится необъятный шар.Шуршит сеном, репьями, прошлогодней листвою.Она спрашивает: «Что это такое?» А что это такое?

Картина дана во всех разнопорядковых деталях и параллельных друг другу событиях, но не истолкована, не объяснена. Мотивировка, вынесенная в заглавие, чаще всего оказывается фиктивной. Скажем, только что процитированное стихотворение называется не «Жена», а «Овощи», несмотря на то, что его «овощной» финал никак не соответствует зачину:

Ух ты! Опять моя жена.Наверно с покупками – пойду взгляну наОгромную картошку,Моркови полкило.Я в юности окрошкуЛюбил, но все прошло.И мыслимо ли это?Над сумкой овощейУвидел я поэтаСовсем других вещей.

Попробуем представить, о чем может идти речь в стихотворении «Радио». Получилось? А вот про что тонконоговское стихотворение с этим названием:

Блок отдыхает, свернувшись калачиком на скамейке.Бунин невзрачный, щупленький, пытается стоя спать.Мимо проходят рабочие, один из них, в телогрейке,Подходит к кровати Гоголя. У Гоголя есть кровать.

На ней две пуховых перины. Гоголь, на локте приподнявшись,Тихо ему отвечает, рабочий дальше идет.И выключает радио.Радио умолкает, радио не поет.

Только к утру в приемнике шуршат какие-то новости.Гоголь уже проснулся. Гоголь уже встает.Говорят, что есть под землею какие-то важные полости.Бунин жарит яичницу. Блоку ее несет…

Лирика Дмитрия Тонконогова – сквозная метафора времени разрушенных контактов, дисгармоничных трудностей перевода, когда в общении людей царствует всесильный «мизандерстэндинг». Купили цемента для ремонта – вывалилась оконная рама, думали улучшить формат связи и тариф оплаты – получилось всё как всегда: обилие сигналов не порождает ничего, кроме шума в канале ствола. Как с юмором отнестись к происходящему, как спокойно разглядеть в нем контуры новой техноментальной революции – почище ренессансной? Один из испытанных путей – откупорить шампанского бутылку, другой – перечесть пока единственную в двух лицах книгу Дмитрия Тонконогова «Темная азбука»: