– Эдит в зените славы, – сказала она.
Я кивнул. Но она не остановилась на этом.
– Победительница и ее добыча.
– Эдит – победительница? – спросил я.
– А разве нет?
– Не знаю, – я пожал плечами. Наверное, я пытался пофилософствовать, но, как это обычно случается, в результате оказался далек от истины.
– Конечно, она – победительница, – сказала леди Акфильд, и это была правда. – Вы победили.
А вот это уже было неприятно. Про Эдит она была права, тут я согласен – но не про меня. Если уж на то пошло, я все время сочувствовал Акфильдам во время битвы за душу Чарльза, и она это знала.
– Я тут ни при чем, – твердо сказал я. – Вы просили не помогать ей, и я не стал. Ваша собственная дочь это устроила, не я. А все дело в том, что Чарльз хотел, чтобы она вернулась. Voila tout[52]. Он-то знает, что для него лучше, я думаю.
Леди Акфильд рассмеялась:
– Вот как раз этого он, конечно же, и не знает. – В тоне ее была горечь, но не слишком много печали. – Я же говорила вам – мне не верилось, что они могут быть счастливы, но очень хотелось, чтобы все случилось вопреки моим ожиданиям. Хотя, – она взмахнула своей маленькой сухонькой ручкой, и драгоценные кольца сверкнули в огне камина, – дело сделано, назад не воротишь. Теперь мы должны приложить все усилия, чтобы все кончилось хорошо. Давайте, по крайней мере, будем надеяться, что они будут не менее счастливы, чем другие.
И она ушла.
Будут ли они менее счастливы, чем другие? Вопрос, несомненно, заключался именно в этом. Хоть Эдит и вернулась к мужу безо всяких предварительных соглашений, в процессе она все-таки добилась некоторых значительных уступок. Для начала, она осознала глупость своего прошлого убеждения, что безопаснее скучать вдали от людей, чем развлекаться в столице, и уговорила Чарльза купить дом в Фулеме, примерно за те же деньги, за которые продали квартирку на Итон-плейс. Теперь она позволяла себе один-два дня в неделю проводить в Лондоне. Еще она нашла себе пару собственных обществ и комитетов, регулярно там заседала и всерьез принимала участие в работе одного дома престарелых неподалеку от Льюиса. В целом она постепенно создавала себе ту самую жизнь, которую будет вести и лет в шестьдесят, когда все, не говоря уже о ней самой, забудут о неприятной истории, омрачившем первые годы ее замужества. Поразмыслив, я решил, что все это сулит довольно недурное будущее.
Мы приезжали в Бротон два-три раза в год. Адела и Эдит так и не стали особенно близки, хотя держались вполне дружелюбно, но Чарльз постепенно очень сдружился с моей женой, так что как гости мы особых хлопот не доставляли, я думаю. Мы с большим удовольствием гостили у них, кроме всего прочего потому, что с ребенком на буксире мы мало куда могли приехать, не чувствуя, что привозим в дом мини-анархиста. Наш сын Хьюго был на полгода старше Энн, и им было чем заняться вместе, что приносило немало веселья их матерям. Это прописная истина, но от этого она не теряет своей правдивости – чем дольше знаешь кого-то, тем меньше имеет значение, нравились тебе эти люди изначально или нет. Как мне было известно по моей дружбе с Изабел Истон, ничто не заменит общих воспоминаний и проведенного вместе времени, так что было очевидно, что лет десять спустя моя жена и леди Бротон будут считать себя близкими подругами, причем совсем не обязательно, что от этого они будут нравиться друг другу больше, чем вначале.
Не стоит и говорить, что когда все только-только налаживалось, Эдит хотела, чтобы я понимал – ей совсем не интересно заводить пространные разговоры о том, что она выбирала в прошлом и что выбрала теперь. Я вполне с ней соглашался, так что ей не о чем было беспокоиться. Я очень хорошо знаю, как неприятно бывает, если человек, некогда выслушивавший наши излияния по тому или иному поводу, все еще вертится поблизости, когда все рассказанное уже стало достоянием прошлого и не вызывает ничего, кроме стыда. Как бы там ни было, я счел, что она скорее образумилась, чем совершила глупость.
Она несколько раз проверяла меня, и, когда нам случалось оставаться наедине, ждала, заговорю ли я о Саймоне, или о Чарльзе, о ее браке, или, еще хуже, о ребенке, но я ничего подобного не делал и с удовольствием заметил, что она постепенно расслабилась.
По правде говоря, даже если бы она принялась меня расспрашивать, мне почти нечего было рассказать о Саймоне. Не знаю уж, насколько его жена жаждала его возвращения, когда ей сообщили неожиданную новость о том, что его большая любовь закончилась, но каковы бы ни были ее чувства, она его приняла. Я встретил его однажды, несколько месяцев спустя, на одном прослушивании, и он сказал мне, что собирается переехать в Лос-Анджелес «попытать удачи». Это меня не удивило – такая реакция на не слишком удачную карьеру нередка среди актеров. Как правило, приключения англичанина в Голливуде укладываются в очень простую схему: они в восторге от предстоящего путешествия, им рассказывали, что там их ждет уйма работы, если они продержатся, они твердят всем и каждому, как это здорово и потрясающе, тратят все деньги – и возвращаются домой. Обычно вся история занимает от двух до шести лет. Но всегда есть исключения, и я не удивлюсь, если Саймон окажется таковым. У него, похоже, есть все качества, какими восхищаются коренные жители этого города, и ни одного из тех, что им не нравятся.
Может быть понимая, что мы не скоро встретимся снова, он спросил об Эдит. Я пробормотал, что у нее все хорошо, и он кивнул:
– Я рад.
– Хорошо.
Он покачал головой и приподнял брови.
– Не знаю, – сказал он. – Женщины!
Я кивнул и сочувственно усмехнулся, так что мы расстались друзьями. Но я думаю, можно составить представление о том, насколько расставание разбило ему сердце, по этой реплике. Не думаю, что Чарльз в разговоре со знакомым покачал бы головой и неопределенно произнес «Женщины!» – как персонаж комедии положений, если бы жена решила к нему не возвращаться. Мне кажется, он забрался бы в уголок потемнее и никогда бы больше не упоминал ее имени, так что мне кажется, мы должны прийти к выводу, что в результате Эдит осталась с мужчиной, который любил ее больше. И все-таки в глазах Саймона не было ожесточения, когда он это говорил, и, по-моему, об этом не стоит забывать. Как бы там ни было, человек он был, по сути, беззлобный. Не такая уж, полагаю, и ужасная характеристика.
И я не стал рассказывать Эдит, как отчаянно Истоны, вернее – Дэвид, хотели остаться на стороне семьи, и если понадобится – за ее счет. Постепенно, пусть и очень медленно, это неудобное знакомство тоже восстановилось. Даже газеты ограничились буквально парой памфлетов – «Стэндард», насколько мне помнится, и одна из «желтых» газетенок – и все закончилось.