Почти дрожа от захлестнувших ее мыслей, Эдит пошла дальше. Потом она задумалась о двух мужчинах. Прекрасно сознавая, что вышла за Чарльза из-за его имени и состояния, она все время подсознательно предполагала, что если бы у него не было ни того, ни другого, она бы на него и не взглянула. За два года совместной жизни он начал вызывать у нее негодование – сейчас это казалось нелепым даже ей самой – из-за того, что он якобы соблазнил ее своими богатством и знатностью, не будучи при этом личностью, с которой ей было бы не скучно. А ведь на самом деле это она его преследовала. Но Эдит настолько была склонна подыскивать себе оправдания и не любила быть с собой откровенной, что к моменту появления Саймона Чарльз уже казался ей чуть ли не бесчестным соблазнителем.
И вот шагая теперь по Палмико-роуд, любуясь витринами антикварных лавок, она вернулась к своим размышлениям в Грин-парк и заметила, что разлука многое изменила. У нее появилась подсознательная привычка думать о муже с большей нежностью. Так ли уж неприятно было в его обществе? Настолько ли он менее привлекателен, чем Саймон? В конце концов, мужчины значительно хуже Чарльза постоянно находят себе жен. Показалась бы ей в былые времена, еще до замужества, мысль иметь Чарльза в мужьях такой уж ужасной? Если бы ей представили мистера Чарльза Бротона в качестве ухажера ее школьной подруги, бросилась бы она с воплями прочь, волоча за собой бедную девушку, обреченную на такой кошмар? Нет, конечно. Определенно, Саймон был значительно красивее, тут сомнений быть не могло, но за эти несколько месяцев она уже привыкла к его внешности, и ее стало раздражать это почти непрестанное подмигивание, которое сопровождало буквально каждое его взаимодействие с окружающими. Все эти легкие улыбочки с прищуром, щедро раздаваемые официанткам, стюардессам и девушкам за стойкой в «Партриджес», вечно отбрасываемые соблазнительным движением золотистые локоны стали ее утомлять.
Так что с внешностью все было понятно (Чарльз в конце концов хоть и не красавчик, но смотреть на него было вполне приятно), значительно сложнее было с сексом. Она вынуждена была признать, что Саймон был великолепный любовник по сравнению с кем угодно, не говоря уже о бедняге Чарльзе, и отмахнуться от этого было трудно. Ей нравилось ложиться в постель с Саймоном. Очень. По правде говоря, от одной мысли о близости с ним ей до сих пор становилось немного не по себе, мурашки шли по спине, немного кружилась голова и хотелось положить ногу на ногу. Здесь дорогой Чарльз не мог идти ни в какое сравнение – с его неловкими объятиями, пятью минутами возвратно-поступательных движений и этим обязательным «Спасибо, дорогая», которое ее просто с ума сводило.
Но впервые она признала – и этого следовало ожидать, – что год спустя плотская любовь с Саймоном утратила новизну. Сам секс, хоть и случался теперь пореже, чем вначале, был по-прежнему выше всяких похвал, никаких вопросов, но он больше не заслонял от нее ту жизнь, ради которой она покинула свою золотую клетку, – в конце концов, ну сколько времени человек проводит в постели, занимаясь любовью? Стоит ли это остальной части сделки? Компенсировали ли приятные полчаса два-три раза в неделю эти бесконечные ужасные вечеринки, этих жутких людей с невыразительным выговором, курящих по всей квартире, или этих чудовищных одноклассников из театральной школы, обсуждающих прически, садоводство и как подешевле провести каникулы? И вообще, разве Чарльз не мил по-своему? Разве он не порядочнее Саймона? Разве он не более искренний человек?
И вот Эдит шла по Слоун-стрит, критикуя собственные ложные ценности, и все это время стараясь убедить себя пространными рассуждениями в том, что по сути своей Чарльз очень достойный человек, – и тут, в редкий момент откровенности с самой собой, будто солнце пробилось сквозь тучи, она увидела, насколько смешон этот ее внутренний монолог. Она приводит все эти аргументы с таким жаром, как будто стоит ей только выслушать другую сторону, и все ее рассуждения разобьются в пух и прах. А ведь любой беспристрастный наблюдатель – и она вдруг почувствовала, что совершенно в этом уверена, – немедленно вмешался бы и заявил, что, конечно же, Чарльз порядочнее Саймона. Более того, совершенно очевидно, что порядочность Саймону вообще не присуща. В отличие от Чарльза, чести у него нет, только прагматизм. Он не может быть по-настоящему искренним, потому что ничего настоящего в нем нет. Вся его мораль состояла из дешевого вороха чужих, модных убеждений, которые, по его мнению, могли бы помочь ему понравиться директорам по подбору актеров. Эдит уговаривала себя, что в каком-то смысле она предпочитает Чарльза Саймону, а для любого, кто знает их обоих, тут и сравнения никакого быть не может. Чарльз, каким бы скучным он ни был, как человек был бесконечно лучше. А Саймон – был и оставался не более чем бессмысленным недоразумением.
И тогда она увидела, что люди не станут плохо о ней думать за то, что она изменила мнение – чего она боялась вначале, – но, напротив, они все были изумлены, что она бросила мужа ради такой пустышки. И все-таки при всем при этом она почувствовала, что хоть раз в жизни должна быть честной с самой собой, – вовсе не из-за добродетелей Чарльза она хотела к нему вернуться, и даже не из-за своей тайны. Ей не хватало чувства защищенности и собственной значимости, и сейчас, в этот переломный момент, хоть она и не признавалась себе в этом, ей не хватало этого больше, чем когда-либо. И правда заключалась в том, что несколько месяцев, проведенных вдали от Бротона, только укрепили ее в предрассудках, которые привила ей мать. Эдит вышла прогуляться и обнаружила, что на улице холодно.
– По-моему, я ухожу от Эрика, – сказала Кэролайн, когда они наконец пробрались на М11.
Эдит кивнула, слегка приподняла брови и ничего не сказала.
– Без комментариев? – спросила Кэролайн.
Машину она вела так, что ехать с ней было страшно, и не в последнюю очередь из-за того, что она так и не освоила искусства поддерживать разговор, не глядя на собеседника.
Эдит нервно взглянула на грузовик, который пролетел в нескольких дюймах от нее, и покачала головой.
– Пожалуй. Не думаю, что в моем положении пристало комментировать подобные вещи. И потом, – она стала смотреть в окно, – никогда не могла понять, зачем ты за него вышла. Почему ты от него уходишь, понять все-таки значительно проще.
Кэролайн рассмеялась:
– Я забыла, зачем я за него вышла. В том-то и проблема.
– Какая удача, что у вас нет детей.
– Разве? – Лицо Кэролайн приняло такое жесткое выражение, что она стала похожа на вождя индейцев из вестерна пятидесятых, когда зрителю еще разрешалось быть на стороне ковбоев. – По-моему, это досадно. Это означает, что, если я захочу детей, мне придется начинать всю эту проклятую мороку сначала. – В этом была доля правды. – Мне кажется временами, что в определенном смысле не так уж и важно, за кого выходишь. Все равно он тебе осточертеет рано или поздно.