как Нико рассматривает её шрамы с плохо скрываемым отвращением, но он даже не взглянул на них.
Он смотрел и видел её. В ярком зимнем солнце блестящие глаза цвета шёрстки молодого оленёнка. Она вся была незащищенным оленёнком, но прекращала испуганно дрожать рядом с ним, набираясь сил.
Она смотрела на него. Видела в чёрных глазах только любовь, вместо ожидаемого презрения, отвращения, тоски и боли. Это то, каким он был. Забывающим все плохое, как только оно оставалось позади. То, чему она у него старательно училась.
Этель подалась вперёд и, прикрыв глаза, поцеловала жениха. Он не отдалился, как это случалось обычно. Нико не останавливал невесту, даже когда она обхватила его за шею и заставила прижаться к себе ближе, так что он мог ощутить, как её сердцебиение слилось с его, как их сердца рвались друг другу навстречу, биться вместе и стать единым целым.
Даже без крыльев лёгкую, как едва ощутимый на коже солнечный луч, Нико уложил Этель на спину.
— Я же маленькая, — девушка улыбалась сквозь тяжёлое дыхание, растёкшееся жаркой дымкой по кровати. В её игривых глазах заплясали солнечные зайчики.
— Ничего, я всё равно уже никогда тебя не отпущу.
Нико тоже улыбнулся. Эта радость принцессы стоила всей его жизни, и в эту секунду он бы с радостью всё отдал, чтобы так было всегда.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Последние слова перед тем, как утонуть в чувствах. Слишком громкие, чтобы произносить вслух. Сказанные шёпотом, в котором утонул весь остальной мир. Остались только они.
Этель шумно выдохнула, выгибаясь навстречу поцелуям в шею. По беззащитной коже пробежали мурашки, и вот, теряя голову, девушка уже стянула водолазку, не заботясь о причёске и своем виде.
Нико, несмотря на весь опыт, сам не решился бы раздевать любимую, так что за помощь был очень благодарен. Это была не близость, как обычно, но признание в любви, какой она могла быть только у юных и беззаботных. Нежной, но горячей. Ласковой, но бурной. Тёплой и обжигающей.
Не дожидаясь, пока её опытный возлюбленный решится раздеться и сам, Этель настойчиво потянула его футболку на себя. Довольная подчинением, она прижалась к обнажённому торсу своего командира.
Жар. Первое, что они почувствовали от этого прикосновения. А позже пришло настоящее чувство. Единение. Сопричастность.
Они были единым целым, и с этого момента, как бы далеко не разошлись, какими бы километрами их не разлучала судьба, они всё равно будут рядом и будут чувствовать друг друга, ощущая навечно запечатленные на коже объятия. Татуировка их чувств на душах.
Выгибаясь навстречу горячему телу возлюбленного, Этель тихонько застонала ещё не восстановившимся голосом.
Нико был одурманен её удовольствием, готов был до исступления целовать и целовать её нежную кожу, чтобы дольше слышать хриплые стоны и видеть, как все рельефы фигуры покрываются мелкими бугорками мурашек, пробегающих волной, будто круги на воде, от его поцелуев.
Он так увлекался, что раз за разом забывал о возможности пойти дальше, и Этель приходилось раздевать обоих самой. Впрочем, её радовало, что она была озадачена чем-то настолько простым и приятным, вместо власти, магии и политики, не выходивших из головы многие дни. Теперь можно было успокоиться и волноваться лишь о том, чтобы вовремя перевести близость на новый уровень.
Обнажённые, они предстали друг перед другом со всеми достоинствами, зная, что они хороши. И со всеми недостатками, зная, что теперь они будут любимы больше, чем когда-либо.
Этель нежно поглаживала первую неудачную татуировку на его бедре. Нико очертил поцелуями контур каждого старого шрама, напоминавшего о не радужной жизни в королевской семье, и каждого нового, связанного с жертвами. Огромными, во имя избавления от ещё больших.
Нико поднял бедро девушки, чтобы она обняла его ногами за талию. Этель послушно обхватила его и с озорной вспышкой во взгляде подтолкнула вперед. Он был не слишком решительным с ней, и приходилось брать бразды правления в свои руки. Может, не зря она выросла в матриархальном королевстве?
Полностью пленённый решительной страстью невесты, Нико шумно простонал, утопая с головой в её жаре.
Этель двинулась бёдрами ему навстречу, побуждая, наконец, начать действовать, а не забываться в одних только поцелуях. Какими бы приятными они ни были, ей нужно было больше. Ей хотелось забыть обо всём на свете, кроме него одного. Заставить весь мир состоять лишь из их любви.
И всё в ней растворилось. Теперь ничего, кроме них не существовало. Единственные звуки — сдержанные негромкие стоны. Единственные чувства — прикосновения желанного тела. Единственная картина — любимые карие глаза, сияющие теплом в холодных лучах зимнего солнца. Единственные оставшиеся в мире люди. Единственная любовь, одна на двоих.
Когда они легли рядом на измятом покрывале, когда мир начал медленно возвращаться, когда рассеялся туман их пылких чувств, Этель положила голову на плечо любимого. Нико обнял её и поцеловал в лоб, влюблённо вдыхая аромат шампуня. Стандартный, выданный всем, совершенно одинаковый шампунь. Но она делала его особенным.
— Обещаешь?
— Обещаю.
***
— Располагайтесь, раз пришли. — Гелиос недовольно глянул на неуверенно замершего в дверях Таома. — Никакой тайны я уже не держу. Поздно.
— Мы отлично держались. Насколько это было возможно, — Таом, в своей вечной торжественной печали был и теперь в трагично-горестном расположении духа, что ничуть не отнимало его очарования. Прекрасный и притягательный, как мраморная статуя, он выражал собой застывшую мировую скорбь.
— Но проиграли. Теперь уже даже речи о победе нет, лишь о том, чтобы минимизировать потери. И нам поможет только удача. — Гелиос и сам был почти статуей. Окаменевшим, древним, и уже рассыпающимся от навалившегося на него груза.
Они во многом были похожи. Высокие, худые, с длинными волосами — чёрными, с проседью, — собранными в низкий хвост за головой. Однако тысячелетний Таом выглядел моложе едва разменявшего четвёртый десяток Гелиоса. Они оба были опытными воинами, и оба знали, что такое поражение.
— Ты знаешь, что проиграл уже давно, — тихо проговорил мужчина, с глубоким сочувствием рассматривая своего младшего товарища.
— В тот день, когда всех потерял, — Гелиос сел на край стола. Он не мог больше смотреть на планы и документы, предпочёл повернуться к ним спиной. — Я был их лидером и должен был погибать первым. Всегда шёл впереди. Но всё равно всех потерял.
— Ты ведь бессмертный. Так они тебя прозвали, — Таом занял то же положение рядом с ним. — Не стоит винить себя, что справился с тем, через что другим пройти не удалось.
— Я виню их. Тех, кто не смог. Тех, кто их погубил. Всех, — мужчина потёр глаза. — Это они не смогли. А