Но голос его, слава Богу, потонул в шуме ветра и реве восторженной толпы, собравшейся поглазеть на необычные съемки.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В нужный момент он оторвался от мельничного крыла и, описав в воздухе плавную дугу, приземлился на батут. Пару раз подпрыгнув, он сгруппировался и перевернулся со спины на колени.
Еще несколько секунд он раскачивался на брезенте, широко раскрыв рот и судорожно глотая воздух, вроде боксера-профессионала, только что получившего сокрушительный удар в солнечное сплетение. Аплодисменты зевак вернули его к жизни, он встряхнулся и спрыгнул, наконец, с батута. Одновременно мелькнула мысль: «Молодцы, ребята, точно все рассчитали». До земли было чуть больше метра, но Камерона, видимо, все-таки здорово раскрутило на мельнице. Потеряв равновесие, он довольно сильно подвернул колено.
Глупость какая, подумал он, мотая головой, и попрыгал на месте, чтобы немного размять онемевшее тело.
Он оказался у заграждения, поставленного для защиты съемочной площадки от толпы. Только он наклонился, чтобы помассировать ноющую коленку, как какой-то мальчишка протянул через заграждение коробку из-под фруктовых конфет для автографа.
Камерон выпрямился и взял ручку, услужливо протянутую каким-то типом. Кое-как пристроив коробку на больном колене, он размашисто написал на крышке «Артур Коулмэн» и отдал ее парнишке. Тот радостно крикнул: «Спасибо!» и рванул со своей добычей к группке дружков, поджидавших неподалеку. Камерон с улыбкой смотрел, как он, расталкивая зевак, подбежал к ребятам, победно размахивая в воздухе коробкой. И тут вдруг до него дошло, что он своим почерком только что перечеркнул это новое свое имя — Коулмэн. Глупо, конечно, не пойдет же мальчишка в полицию… Но все-таки…
Мелькнула мысль догнать сорванца, но это было бы глупо вдвойне. Ну, допустим, он его догнал бы, и что он скажет? Отдай коробку, я ошибся? Ерунда и полная чушь. Ладно, авось обойдется.
Камерон расстегнул ворот рубашки, и тут кто-то дотронулся до его локтя, перегнувшись через заграждение.
— Э… моя ручка, если вы не возражаете, — сказал мужчина.
— Что? Какая ручка?
— Верните ее!
— О, извините, я задумался, — пробормотал Камерон, отдал ручку владельцу и захромал прочь.
Что это со мной, подумал он, откуда такая рассеянность?
У дальнего конца батута его нагнал оператор.
— С тобой все в порядке, саго?
— Ерунда, — тряхнул головой Камерон, — под вернул коленку, только и всего. Как я выглядел там, наверху?
— Грандиозно! Просто великолепно! Вот подмон-тируем немного, и у зрителей будет полное впечатление, что ты самый великий акробат нашего времени. Такой полет, такой прыжок — просто слов нет, честное слово!
— Полет… — пробормотал Камерон.
— Уж верь моему слову, саго, ты всех просто убил на месте. А уж что касается Готтшалка, так он точно отпал, я-то видел. Он, как всегда, обозревал все со своего вертолета. Только представь, как это все оттуда выглядело!
Камерон понурился. Никакой он не герой, рвущий пространство, так, песчинка, за копошением которой тщательно наблюдает режиссер, он игрушка в его руках, только и всего. Все, абсолютно все зависит от него. Только что испытанная радость мгновенно испарилась. Неужели и Нина видела его кувыркания? Господи, только не это!
— Забавно, а я и не слышал шума винтов.
Да Фэ рассмеялся.
— Это не мудрено. Но к чему такой могильный тон, саго? Почему ты такой, мм… мрачный? Это твой триумф, ведь все удалось на славу. Значит, это дело надо спрыснуть.
— Спрыснуть… — эхом отозвался Камерон.
— Ну да. Жизнь так коротка, надо научиться ценить каждую прожитую секунду и не упускать своего, не так ли?
Чудная философия, подумал Камерон, потирая ноющее колено.
Оператор сочувственно хмыкнул и продолжил:
— Меня тут недавно посетила одна потрясающая мысль, такая, знаешь ли, блестящая идея, и я хочу отпраздновать сей факт, — он сочно чмокнул губами. — Ну прямо какое-то озарение, внезапная вспышка. Объясняю: я наконец-то нашел актера на роль мужа в моем фильме. Неотесанный мужлан с лицом сводника, ясно?
— И кто же это? — спросил Камерон и поморщился. — А, черт, болит…
— Господи, ты еще не понял? Да это сборщик налога, кто же еще? Весь вечер он не сводил с меня глаз, ну прямо в рот смотрел. Классический идиот, да и только. Осталось только подобрать кандидатуру на роль его жены. — Да Фэ пошуровал в затрепанном портфеле, выудил засахаренный пирожок и хищно впился в него зубами. — Ну-ка, саго, догадайся, кого я наметил?
— Понятия не имею, — рассеянно проговорил Камерон.
— Я вижу эту женщину, я понимаю ее! Это несчастное существо, раздираемое противоречиями. Она терзается муками плоти, но на нее давит наш режиссер. Короче, она чувствует себя виноватой и жаждет наказания. Иначе, как ей кажется, она предаст своего наставника и руководителя. Вот увидишь, в конце концов, она подчинится моим идеям, поймет, что я прав, и смирится с предначертанной ролью.
— А что будет, если обо всем этом прознает Готтшалк?
Оператор вздернул брови и торопливо прожевал кусок пирожка.
— Понимаешь, дружок, все эти людские секреты, слухи, сплетни уравновешиваются талантом человека, управляющего ими, — ответил он. — Тебе это, может, покажется бессмыслицей, но это на самом деле так. Ну, например… этот твой секрет, твоя тайна, которую ты пытаешься скрыть от начальника полиции. Или мисс Мэбри… Думаешь, это укрылось от моего взгляда?
Камерон изобразил на лице величайшее изумление.
— Да не волнуйся ты так и не строй из себя святую простоту, я слежкой не занимаюсь. Просто прикинул факты, вот и все, это же элементарно, особенно для интеллектуала, коим, надеюсь, я являюсь. Так вот, я прикинул кое-что, все и сошлось. Ну, например, неадекватная реакция любовника мисс Мэбри. Он, как бы это сказать, не смог перенести смену декораций, то есть, того, что на ее горизонте вдруг появился ты, такой весь из себя ловкий и мужественный.
Камерон переместил центр тяжести на здоровую ногу и окинул оператора оценивающим взглядом. Не такой он простачок, каким сначала показался. Значит, и с ним надо держаться с осторожностью.
— И что же ты хочешь мне сказать?
— Ты старательно не замечаешь очевидного, саго. И только потому, что все время держишь себя в руках, ни на секунду не расслабляешься. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Мне ничего от тебя не надо, понимаешь, совсем ничего. Ты все и так отлично сделаешь, я это уже понял. Я, видишь ли, реалист, двумя ногами стою на земле. Снимаясь у меня, ты будешь в полном порядке.