Она подошла к двери босая, только что из ванны, накинув терракотовый халат, в тюрбане из полотенца на голове и с грустным выражением на лице. Его первым порывом было извиниться за вторжение, но ноги уже несли его к ней. Он подождал, пока она закроет за ним дверь, затем обернулся к ней с улыбкой.
— Ты меня ждала? — спросил он.
— Да, — ответила она. — Я думала, что ты можешь придти.
В ее голосе не было ни ожидания, ни одобрения.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
Она покачала головой и отвернулась.
Он подумал, что она, должно быть, боится, что их могут застать, но ее взгляд сказал ему, что она страдает не от страха, а от отчаяния.
— Что с тобой? — спросил он нежно.
— Я не в форме, — прошептала она.
— Не в форме? — отозвался он.
— Увидишь.
— Не в форме, — повторил он, словно огорошенный.
— Со мной давно такого не было. На самом деле, с тех самых пор…
Он не знал, что сказать, так как наивно предполагал, что она говорит не о сексе, а о морали. Теперь, выпутываясь из своего ложного предположения, он решил, что у нее было много любовных приключений со времени вероломного убийства, от последствий которого она была освобождена с молчаливого согласия окружающих. В таком случае роль Маргариты должна ее пугать. И Готтшалк был таким слепым, чтобы не знать, что этот его фильм заставит ее страдать? Или режиссер намеренно предложил ей роль жены погибшего героя, как своего рода крутую терапию? Неважно! Сейчас уже все неважно. Он займет место всех ее бывших и будущих любовников. Он подождал, пока их глаза снова встретятся, затем взял ее на руки.
— Я люблю тебя, Нина, — сказал он.
— Возьми меня с собой, — сказала она ему, — когда ты уйдешь, возьми и меня.
— Да.
— Скоро.
— Да.
— Сейчас.
Снова она зашла гораздо дальше него. Он чувствовал, как балансирует на краю пропасти, на другой стороне которой стоит она, предлагая начать жизнь сначала. Надо ли рассказать ей, кто он на самом деле? Или его прошлое только напугает ее?
— Сейчас я не могу! — сказал он в отчаянии. — Я должен остаться и кончить трюки.
— Это так важно?
— Это необходимо, — сказал он. — Пожалуйста, поверь. Я потом все объясню.
До этого она была вся напряжена, но теперь он почувствовал, как она расслабилась, будто вверяя ему всю свою надежду. Он хотел сказать что-нибудь нежное и ободряющее, но не находил слов, вместо этого, развязывая на ходу пояс ее халата, он понес ее к кровати и, нежно целуя ее, попытался превратить ее покорность в страсть. Сначала она несколько раз тихо вскрикивала, затем, постанывая, начала извиваться в ритме движений его языка и, наконец, не в силах больше'выдерживать его медленный такт, заспешила, оставив его далеко позади резкими конвульсивными содроганиями и вздохом удовольствия.
Немного позже, поднявшись над ней, он увидел, что они почти съехали с кровати, ее голова, откинутая назад, повисла над самым краем, тюрбан свалился, и ее влажные рыжеватые волосы достают до пола. Глядя на нее сверху, он видел, как дрожит ее горло, слышал, как она тяжело дышит от жары, и его наполняло чувство нежности и победы. Я увезу ее от него, думал он.
— Это не сон? — спросил он с нежной, дразнящей улыбкой. — Я не ослышался, ты говорила, что не в форме?
Она хотела ответить, но сильно покраснела, и слова застряли у нее в горле.
— Не в форме, — прошептал он й, подперев одной рукой ее затылок, приподнял голову, другой рукой помог себе войти в нее и посмотрел ей в глаза, в которых отразилась его страсть. — Не в форме, — повторил он.
— Не уходи, — прошептала она.
Он улыбнулся и тряхнул головой.
— Не торопись.
— Не буду, — ответил он.
— Возьми меня, когда уйдешь.
— Да.
— Возьми меня с собой.
— Я обещаю.
— Давай сейчас.
— Хорошо.
— Давай сейчас вместе со мной!
— Да, — выдохнул он, не желая знать, что она имела в виду. — Да!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
За ужином он уселся рядом с Ротом, совершенно спавшим с лица.
— Сегодня был трудный день? — сочувственно спросил Камерон.
Сценарист осторожно, чтобы не запачкать усы, поднес к вытянутым в трубочку губам ложку с супом и мрачно кивнул.
— Я попал в какую-то круговерть. Утром работаешь над одной картиной, днем уже над другой. Просто голова идет кругом.
— Понимаю, — согласился Камерон, — к такому трудно привыкнуть.
— Знаешь, что я тебе скажу, парень? — Рот понизил голос и придвинул поближе свой стул. — Мне кажется, что наш режиссер выдохся. Понимаешь, раньше даже в самых его сюрреалистических фильмах был свой дух, прослеживались тема, конфликт, коллизия. А нынче он становится… расплывчатым. Наверное, все дело в том, что он теряет зрение и страшно боится ослепнуть окончательно.
— Он говорил мне, что не признает сценариев, где есть четко установленные рамки — завязка, кульминация, развязка. Я так понимаю, что его увлекает мелькание обрывков из действительности и потока сознания, а больше всего процесс монтажа, когда он эти обрывки соединяет в единое целое.
— Это все прекрасно, — заметил Рот, — но все-таки должна быть общая тема, единая сюжетная линия. — Тут сценарист многозначительно поднял вверх указательный палец, словно профессор в аудитории, и спросил: — Знаешь ли ты, что такое драматический сюжет, а? Так вот, это такое действие, вернее, действо, когда актер начинает жить жизнью своего героя и, если он не полная бездарь, вживается полностью. В нашем случае дезертир либо решается на побег и бежит, либо… Либо его хватают.
— У нас, — улыбнулся Камерон, — он только и делает, что спасается от погони.
Рот задумчиво покачал головой.
— Не все так просто. Наш режиссер все время переиначивает образ главного героя, по ходу действия меняет сюжет. Сначала замысел был такой; бесхитростного парня ложно обвиняют и засуживают, но ему каким-то чудом удается дать деру из полицейского фургона, везущего его из здания суда. Вчера же с Готтшалком что-то произошло, и он все переделал. Теперь ему уже мнится самый настоящий дезертир, бежавший из рядов вооруженных сил. Первоначально его хватает ночной патруль, сейчас он снова все меняет.
Камерон искоса взглянул на сценариста и осторожно проговорил:
— Первая версия мне больше по душе, во второй слишком много технических трудностей.
Рот занялся тушеной говядиной.
— Ну и что? — усмехнулся он. — Подумаешь — технические трудности! Испугался, что ли?
— Да нет, я так… Просто мне кажется… — начал было Камерон, но вовремя опомнился. Много на себя берешь, браток, подумал он, не пора ли заткнуться? Надо быть начеку, следить за каждым словом…