Тотаевна.
– Может, Тотовна? – язвительный голос тут же прыснул со смеху.
Два молодых человека, с жиденькими неухоженными бородками, сидят на корточках.
– Как назвать – это наше дело, – повысила голос новоявленная бабушка. – И, может, – тут она сделала ударение, – у кого-то и Тотовна, а у нас чеченцев – Тотаевна. Понял?
– Я-то понял, – они встали, ухмыляясь, – просто у чеченцев принято, чтобы мужчины нарекали ребёнка.
– Нарекают или кличку дают собакам, а детям – имя присваивают. И делают это старшие, в нашем случае – это я! Так у нас получилось, потому что в любое время, а тем более в такой грозный для отечества час, негоже мужчинам в роддоме заседать.
– Не будь ты женщиной…
– Успокойтесь. Перестаньте, – воскликнула главврач.
– Сам ублюдок! – со злостью прошипела актриса, и это настроение никак не покидало её, пока в её руках не оказался этот маленький живой комочек.
Словно несметное сокровище, она с превеликой осторожностью обнажила лицо. Ребёнок спал. Она долго-долго всматривалась в него, затем, приказав Даде: «За мной!», бросилась к выходу.
Уже дома на столе она бережно распеленала ребёнка, осмотрела его от макушки до пальчиков крохотных ножек и, блаженно улыбаясь, сказала:
– Уьнах цIен бер ду![14] – Только после этого она обратила внимание на мать ребёнка. Справилась об общем состоянии и ещё кое о чём женском, и всё это было скорее в форме допроса, нежели сочувствия, и как кульминация, чисто по-актёрски:
– А какого ты вероисповедания?
– Я чеченка… Приняла ислам.
– Вижу по одежде.
Дада, как говорят, «закрылась». Это ещё не полный хиджаб, но на полпути к этому. Однако мать Тоты – женщина верующая да современная, и она постановляет:
– Это не в традициях чеченской женщины. Так ходят в аравийских пустынях, чтобы не сгореть. Да и как ты собираешься в этом неудобном балахоне хозяйством заниматься, за ребёнком смотреть?
– Я понимаю, – отвечает Дада. – Просто этот костюм в моём прежнем положении был удобен, да и по деньгам доступен.
– Да, кстати, «по деньгам» – кто содержал?
– Содержат домашних кошек, собак и шлюх, – вся покраснев, ответила Дада.
– Но-но-но! – подбоченилась актриса, но Дада продолжила:
– Помогал мне понятно кто, ваш сын… Так его деньги я почти не истратила – сохранила на чёрный день.
– А на что ты тогда жила? – с примиряющим сочувствием поинтересовалась актриса.
– А я люблю вязать. Здесь, оказывается, никто из шерсти не вяжет.
– Это правда… Вот я теперь на старости лет своей внучкой и вязанием займусь… Золотце ты моё. – Она по-хозяйски начала ухаживать за ребёнком.
– Может, мы уедем? – робко сказала Дада.
– Кто это «мы» и куда? Этого ангелочка мне Бог послал.
– Там мои вещи, заначка.
– Какая «заначка»? Ты мне этот тюремный блатной жаргон брось… У нас интеллигентная семья. – Тут она, словно до сих пор не видела, с ног до головы изучающе оглядела Даду. – Вот у меня вопрос: а как ты там одна жила?
– В микрорайоне? – Дада усмехнулась. – Но и вы одна живёте.
– Ну… Я в центре. Меня все знают, и я всех знаю. А ты в чужом городе. Кругом бандитизм, беззаконие. Света и газа нет.
– Не поверите. Жила, как в раю. Это же не тюрьма.
– Всё! – топнула ногой новоявленная бабушка. – Более о тюрьме и прочем – ни слова. Начнём жизнь с чистого листа. А для этого, для пущего порядка и чтобы всё было по-мусульмански, а главное, по-человечески, нам нужен мулла. Ты не против? – вновь изучающе смотрит она на Даду. – Тогда я побегу, вначале – на переговорный пункт, Тоте надо позвонить, а потом в старую мечеть, тут рядом, у рынка, а ты располагайся, как дома. Следи за дитём, а дверь не открывай. Мало ли что? Никому. Время сама знаешь какое.
Так получилось, так в жизни случается, мать и сын разминулись буквально на минуту. Двор пустой, ни души, ни жизни не чувствуется. Тота долго стоял в задумчивости.
Он не знает, что с Дадой? Как теперь на глаза матери, да и знакомым, показаться. Что скажет мать ему? Что сказать ему матери? В этот момент, совсем рядом, раздался такой взрыв, следом – второй, что Тота чуть не упал. Начались пулемётно-автоматные очереди, которые вышибли предыдущие мысли из головы.
– Нана! Нана! – Он стал стучать в дверь.
Тишина. На улице тоже внезапно наступила тишина.
– Нана! Нана! – Он вновь стал стучать. Дверь раскрылась. На пороге – Дада с ребёнком в руках.
– Тота, Тотик, – прошептала она. Вдруг глаза у неё закатились, и она стала падать, и Тота машинально успел перехватить из её рук запеленатый клубочек.
…Это был кошмар. С одной стороны, стал плакать ребёнок. С другой стороны, Дада не приходит в себя, всё ещё на полу. И тут – дверь-то Тота не закрыл, не до этого было, – вбегают испуганная мать, за ней задыхающийся пожилой мулла.
Когда все пришли в себя, успокоились, слово взял мулла:
– Мне в село ехать. Стреляют.
– Да-да. Вот. Как в хорошем кино – сын приехал. Хвала Всевышнему! Их надо благословить, соединить, как у нас положено.
– Нужды два свидетеля. Мужчины.
– Сейчас. Кого бы найти? – Актриса бросилась в подъезд. Запыхавшаяся, вернулась нескоро. – Кругом ни души… Может, я сбегаю через дорогу в театр. Там