– Раз-одна-семейка-скушала-скамейку…
А утро разгорается дивное, яркое, вот и солнце выплыло из-за скалистого мыса на востоке.
– …а-потом-лягушку-а-потом-подушку-съела-журавля-скушает-тебя!
– Неважнецкая считалка, – замечает Круглов, шагая по ступеням. – Неаппетитная какая-то.
– А какие у вас были считалки, дядя Георгий?
– В моем детстве? Я уж не помню. Очень давно это было.
Возле средневековой башни они поворачивают, идут вдоль полуразрушенной стены старинной кладки.
– Нет, одну вспомнил. Вот послушай. Шел высокий человек маленького роста, весь кудрявый, без волос, тоненький как бочка.
– Кудрявый без волос! – смеется Игорь.
На развилке они останавливаются.
– Пойдем к Лузе? – спрашивает Игорь.
– Нет. Очень жаркий, кажется, будет день. В Халцедоновую бухту пойдем. Только не к пансионатам, а…
– Да, понятно! А хотите, другую дорогу покажу? Там одно место такое… Ну, узкое. Зато короче. И прямо к памятнику выйдем.
Они идут по выложенному плитами Трехмильному проезду. Остаются позади белостенные домики и сады. Но вот кончается проезд, теперь дорога, превратившись в тропу, сбегает в ущелье, которое пересекают ажурные фермы моста электрички, и как раз по этому мосту проносится электропоезд, наполняя ущелье воем и громом.
Круглов и Игорь спускаются по склону, поросшему кустами дикого граната и орешника. На дне ущелья, ступая по камням, переходят через быстрый ручей и начинают подъем по противоположному склону. Тропа ведет их зигзагом, забирает все круче, выводит к обрыву над морем.
Дальше дороги нет. Есть только узкий карниз над каменной стеной, под которой, метрах в десяти – двенадцати, плещется прибой.
– Ты ходишь по этому карнизу? – говорит Георгий Петрович. – Тут же опасно, Игорь.
– Зато интересно!
Мальчик медленно идет, а Круглов продвигается за ним с вытянутой рукой, готовый удержать, если он оступится.
Шажок за шажком. Карниз становится совсем узким, стена под ним – отвесной.
– Стой, – говорит Круглов. – Дальше непроходимо.
– Проходимо, дядя Георгий! Вот увидите…
– Переведем дыхание.
Они прислоняются спиной к шершавой и теплой скале, освещенной солнцем. Смотрят на море, лениво колышущееся внизу, под обрывом.
– Здесь хорошо, – тихо, как бы про себя, говорит Круглов.
– Вы бы смогли прыгнуть отсюда?
– Вряд ли. Ну, тихонько вперед, Игорь. Осторожно ступай.
Наконец кончается эта нитка над пропастью. Путники минуют нагромождение скал и спускаются к пляжу, усыпанному крупной галькой.
А вот и памятник. Серый обелиск со звездой и осыпающейся надписью «Морякам Черноморского флота, погибшим при высадке десанта…».
– Правда, быстро? А так бы кружили во-он там! – обводит Игорь пальцем понижающийся гребень скалистого мыса. – Искупаемся, дядя Георгий?
– Нет. Купаться будем на обратном пути. Возле Филиппа.
Они садятся в тени памятника.
– У нас в школе однажды выступал участник этого десанта, – говорит Игорь. – Он попал в плен, бежал, его поймали. Такой старый-старый, почти глухой. Ему сто лет, наверное. Дядя Георгий, а вы в десанте были?
– Мы высаживали десанты.
– А страшно плавать на торпедном катере?
– Плавать не страшно. Но в бою, конечно, бывало страшно.
– Расскажите, дядя Георгий! Ну пожалуйста, расскажите!
– Ладно. – Круглов закрывает глаза. И после паузы: – Я уже рассказывал тебе, какая трудная была обстановка на Балтике. Нас, Балтийский флот, немцы зажали в восточный угол Финского залива. Мы вели отчаянные бои за расширение операционной зоны. И вот в кампанию сорок третьего года наш дивизион торпедных катеров перебросили из Кронштадта на Лавенсари. Это, знаешь, маленький островок посреди Финского залива. Там была наша маневренная база. Форпост Балтики – так называли тогда эту базу на Лавенсари. А торпедные катера – те, на которых я служил, – были маленькими дюралевыми корабликами с двумя авиационными моторами. Они мчались быстрее ветра, скорость давали больше пятидесяти узлов. Каждый катер нес в желобах две торпеды, понимаешь? Как раз в ту кампанию я выслужился в боцмана. А боцман на торпедном катере – он и пулеметчик, и торпедист, и химик. И вот однажды…
Белой июньской ночью выглядит призрачным низменный берег, поросший сосняком. Белеет узкая полоска пляжа. У старого дощатого пирса, у темных свай покачиваются торпедные катера.
Командир одного из них, юный лейтенант, кричит сквозь рев прогреваемых моторов:
– Боцман! Сходню не убирать! С нами пойдет комдив.
– Есть, – отвечает Круглов.
Он, как и командир, одет по-походному: канадка, сапоги, кожаный шлем с очками. Все готово к выходу в море, но он еще раз проверяет свое хозяйство – торпедные аппараты, вентили дымаппаратуры. Плывут медленные ночные облака, они то заволакивают бледную луну, то выпускают ее на волю. Колышутся на берегу верхушки сосен.
С пирса сбегает на катер командир дивизиона. Боцман Круглов убирает за ним сходню и занимает свое место в пулеметной турели.
– Прогрели моторы? – зычно осведомляется комдив, садясь на ограждение рубки справа от командира катера. – Н-ну, поглядим, что сегодня делается в Нарвском заливе. От-хо-дить!
– Отдать носовой! – кричит командир катера. – Отдать кормовой!
Отданы швартовы. В моторном отсеке мотористы врубают муфты. Механик, стоящий слева от командира катера, легонько отжимает ручки акселераторов, давая малый ход. Командир плавно крутит штурвал, и катер, развернувшись, направляется к выходу из бухты. За ним, строясь в кильватерную колонну, идут еще пять торпедных катеров.
Уплывает, растворяется темная полоска острова Лавенсари. Свежеет ветер. Боцман Круглов опускает со лба защитные очки.
– Нашему отряду не везло: четыре ночи подряд мы утюжили Нарвский залив, на коммуникациях противника, и не обнаружили ни одного немецкого корабля. И вот – пятая ночь. Снова выходим мы, значит, в ночной поиск. Настроение, сам понимаешь, не очень-то. Сколько можно зазря жечь бензин, торпеды возить туда и обратно? Трудное настроение. Примерно за час добежали мы до Нарвского залива. И вот идем вдоль его восточного берега…
Громом моторов полнится ночь. Юлит в неспокойном небе луна – то вылетает из прорех в одеяле облачности, то с ходу ныряет в муть.
Шестерка катеров идет теперь строем уступа, головной катер – справа. Боцман Круглов в бинокль обшаривает море на пределе видимости. Пусто в море.
А что за слабые штришки справа над горизонтом? Тучки плывут? Может, просто почудилось? Круглов вглядывается. Тут и луна, на миг высунувшаяся из облаков, помогла…
– Справа двадцать – дымы! – орет Круглов, покрывая грохот моторов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});