Читать интересную книгу Зощенко - Валерий Попов

«1. Такие сказочки — после блокады Ленинграда, и для детей, на головы которых падали бомбы совсем недавно?

2. Скидки и карточки — тогда об этом старались не писать.

3. Идея про то, что в разбомбленном зоосаде было лучше, и в клетке дышалось привольнее.

4. Обезьяна крадет в открытую — а наш советский человек по-тайному, и у бабушки.

5. Пьяницы-инвалиды, живущие спекуляцией на рынке, — не годится.

6. Брать пример с обезьяны-воровки, хоть и перековавшейся, — так себе идея».

Да, конечно, в тот год было принято писать о другом. Помню, мы, дети, с увлечением читали бестселлер тех лет — книгу Матвеева «Зеленые цепочки», где ребята выслеживают «зеленые цепочки» ракет, которыми диверсанты наводили на цель немецкие бомбардировщики. Такие книги были — и я призываю любителей этой темы их почитать, чтобы понять и время, и то, как про него полагалось писать. Я вовсе не отрицаю книгу Матвеева, если бы нашел, с удовольствием бы ее перечитал… Но при чем здесь Зощенко? Он про мирную жизнь написал, где люди уже пытаются как-то веселиться. Инвалид — спекулянт? Помню, они выпиливали из военного плексигласа мундштуки и пытались их продавать. И спасибо Зощенко, что благодаря ему мы их вспомним, и нашего любимого инвалида Гаврилыча, который так пострадал в баталиях, кухонных и военных, и, как написал Зощенко, «конечность потерял»! Тут и фирменное зощенковское добродушие, и любовь, и настоящая близость к простому люду, что всегда доводило начальство до судорог: не тот народ любит! Оказывается, и сейчас кто-то Зощенко не одобряет. Что делать? Люди, оказывается, бывают разные, независимо от времен. И Жданов жив.

НЕ БЕЗ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

Однако хочется вспомнить и других людей. И поглядеть на те дни их глазами. Не всё же Жданов да Жданов! А Зощенко многие любили. Вот что вспоминал Владимир Лифшиц, поэт-сатирик (Лифшиц В. Последняя встреча // Вспоминая Михаила Зощенко. Сборник):

«Мне рассказывали об одном из выступлений Михаила Михайловича во время войны. Он был уже эвакуирован из осажденного Ленинграда в Алма-Ату и как-то читал в госпитале свои рассказы раненым бойцам. Слушатели, заполнившие госпитальный коридор, благодарно хохотали. Внезапно начальник госпиталя прервал Зощенко, извинился и, обращаясь к раненым, приказал: “Челюстникам выйти!..” Из рядов неохотно поднялись несколько фигур с забинтованными лицами и разошлись по палатам. “У них ранения в челюсти, им вредно так смеяться, — объяснил начальник госпиталя Михаилу Михайловичу. — Продолжайте, пожалуйста…”»

И после этого кто-то говорил, что Зощенко не помогал победе. Его и в окопах читали, как рассказывал мне один старичок. Маленькие книжечки с его рассказами и фельетонами широко издавались, и их читали на фронте. Сказать, что Зощенко ничего не сделал для победы, что на время войны он «дезертировал», что он и его книги никому были не нужны, особенно тем, кто воевал, — это грубая подтасовка. На самом деле Зощенко любили и штатские, и военные. Об этом рассказывает Меттер, современник Зощенко (Меттер И. Свидетельство современника // Вспоминая Михаила Зощенко. Сборник):

«Мне казалось тогда, что само физическое присутствие Михаила Михайловича как бы создавало вокруг него бактерицидную среду — этим свойством обладают благородные металлы. Серебро, золото, платина. Цельность его натуры, несгибаемой при всей ее деликатности, была отчетливо заметна и в первые месяцы блокады Ленинграда.

Мы виделись в то нелегкое время часто: Зощенко приходил в Радиокомитет, а я там бывал ежедневно. Литературно-драматический отдел с первых дней войны выпускал семь раз в неделю свою “Радиохронику” — большую передачу, состоявшую из выступлений писателей, деятелей искусства, науки, репортажей с фронта, великолепных стихов Ольги Берггольц и антифашистских фельетонов».

Можно построить дальнейшее описание той ситуации на цитировании сухих постановлений, многочисленных заказных, казенных статей, появившихся после «разноса». Но лучше мы построим дальнейший ход повествования на воспоминаниях людей сочувствующих — чтобы не осталось ощущения безнадежности, напрасности всех усилий — как писательских, так и человеческих. На самом деле хорошее скапливается и сохраняется. Снова обратимся к воспоминаниям Меттера.

«Но все-таки было одно обстоятельство, изначально отличающее то наше собрание от тоскливого сериала всех иных. Дело в том, что Михаила Михайловича Зощенко любили. Не было на моей долгой памяти ни одного писателя, к которому испытывали бы подобное редчайшее единодушие любви и уважения. Я говорю буквально о всей пестроте ленинградского писательства, где постоянно хватало — хватает и сейчас — всякой мути. Однако общность высокого, ничем и никем не замутненного мнения о личности Зощенко подымала его над извилистыми интригами групповой поножовщины. Во всяком случае, мне казалось, что неправедная жестокость, обрушившаяся на Михаила Михайловича в августе сорок шестого года, ни в ком из ленинградских писателей не вызвала злорадства.

Я отлично помню то ощущение раздавленности и унижения, которое навалилось на нас в актовом зале Смольного во время развязного, площадногрубого и литературоведчески полуграмотного доклада Жданова. Обычно писатели с быстротой звука при любой команде начальства проделывали солдатский экзерсис “На караул!”, но тогда, в Смольном, ни один литератор не нашел в себе нравственных сил немедля отмобилизоваться применительно к подлости: никто, ни один человек не ринулся после доклада к трибуне доколачивать Ахматову и Зощенко.

Естественно, впоследствии тотчас опомнились самые законопослушные — те, кто с хоругвями вышагивает по бокам любого правительственного постановления. Но даже и они — так мне тогда казалось — хотя и гнали Зощенко с гончей сноровкой на возможный выстрел хозяина, но делали это без особого псиного азарта, а скорее по казенной служебной надобности. И в своем закадычном кругу они даже огорчались: ну зачем же такой замечательный писатель и человек сочинил этот гадкий пасквиль про обезьянку! И теперь не только ему, но и нам всем приходится это расхлебывать…»

Вот запись жены писателя Михаила Слонимского — о ситуации с Зощенко (Слонимская И. Что я помню // Вспоминая Михаила Зощенко. Сборник):

«Положение его в Ленинграде было прочное и спокойное. Он как-то посолиднел, успокоился, и даже в его обиходе появились какие-то снисходительные, покровительственные нотки. Мне они не нравились, но тем не менее отношения были дружеские, привычные. И тут грянул доклад А. Жданова и постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград”. По-моему, мы еще жили в Комарове и приехали на этот день в Ленинград. Никто ничего точно не знал (я говорю о близких нам людях), ходили какие-то неясные слухи. М.Л. ушел на собрание. И вот тут, кажется, вечером мне позвонил Зощенко (а он тоже в это время жил на своей даче в Сестрорецке), позвонил из города, и я поняла, что ему на это собрание билет не послали. Мы условились, что, когда М.Л. вернется, мы ему позвоним и он придет к нам.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});