Денис Драгунский
Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу?
© Драгунский Д.В.
© ООО «Издательство АСТ»
1. Самое начало. Рождественский бульвар
Мне было лет восемь.
Мы с папой шли по Моховой. Мы вышли из нашего двора на улице Грановского, повернули налево, вышли на улицу Герцена и пошли направо. На другой стороне был Зоологический музей, куда я так любил бегать, смотреть чучела зверей и птиц – кажется, меня туда пускали бесплатно: совсем маленький. Там сильно пахло нафталином, особенно на втором этаже. В самом конце, после всех тигров и обезьян, в дальнем стеклянном шкафу стоял скелет человека. Я его боялся и близко не подходил.
На доме пять по Герцена были ампирные маски львов, похожие на дедушку Васю, маминого папу.
Мы перешли улицу и пошли налево. Справа от нас было пустынное великолепие Манежной площади, завершенное грандиозной приземистой избой Манежа. Желто-белый Арсенал глядел из-за красных стен Кремля, понизу подцвеченных слабой зеленью Александровского сада. Смешные башенки Исторического музея. Серый айсберг гостиницы «Москва».
Мы с папой прошли мимо желтого университета, потом мимо бежевого дома с огромными колоннами. На углу, у дома с большими окнами папа вдруг остановился и помахал кому-то в окне рукой. Сказал: «Зайдем на минутку». Мы свернули за угол, вошли в стеклянные двери, которые нам открыл человек в черном костюме с серебряными полосками, и прошли мимо витрины с пирожными – я на ходу повернул голову и даже успел заметить зелено-розовые корзиночки, бархатистые с тремя точками крема картошки и присыпанные слоистой крошкой наполеоны.
Мы вошли в зал ресторана, и там за столиком у окна сидел человек; он повернулся к нам, страшный старик, с большим, острым, но уплощенным, как бы придавленным книзу носом, с сизыми космами на блестящем выпуклом лбу. Перед ним стоял графинчик с желтым вином и тарелка с обкусанным бутербродом. «Вот, – сказал папа. – Сынище. Зовут Денис».
Старик положил мне руку на плечо, притянул к себе. У него были маленькие голубые глаза. Он потрепал меня по плечу и сказал, что вот нас уже трое. Значит, надо на троих. И поэтому чтобы папа распорядился. От старика чем-то сильно пахло, как будто валерьянкой, но не совсем.
Я сказал: «Здрасте». Он улыбнулся своим глубоко вмятым ртом и отпустил меня. Папа позвал официанта. Официант принес еще графинчик и бутерброды с колбасой. Старик с папой о чем-то поговорили. Потом папа с ним попрощался, и я тоже. На улице я спросил: «Чем от этого старика пахнет? Как будто валерьянкой?» – «Перегаром», – сказал папа. «А это что?» – «Неважно, – сказал папа. – Ты читал «Три толстяка»? Это он написал». – «Нет еще, – сказал я. – У нас есть такая книжка, я видел. Я прочитаю!» – «Да-да, конечно», – сказал папа.
Я помню, папа говорил мне, что он когда-то показывал меня Юрию Олеше. Но я ничего не помню, кроме вот этого рассказа папиного, этих папиных слов. Но мне прочно кажется, что это на самом деле было. Впрочем, может быть, это и на самом деле было на самом деле – ведь не стал бы мне папа врать? Да и зачем? В расчете на мои будущие мемуары? Даже смешно. Но ведь папа любил слегка присочинить.
Выйдя из ресторана, мы пошли дальше. Но куда? Вверх по улице Горького?
Например, в знаменитый книжный магазин № 100, который у памятника Юрию Долгорукому? Или в кафе-мороженое, чтобы «смутузить по две порции» и запить газированной водой «Кахетинская», как написано в рассказе «Девочка на шаре»? Нет, разумеется! Потому что в таком случае мы бы не стали идти по Моховой вдоль Манежной, а сразу бы нырнули в переулок под названием «Улица Белинского» (ныне Никитский переулок) – кстати, на углу которого и был Зоологический музей.
Значит, мы шли куда-то еще и по дороге зашли в «Националь». Но куда? Конечно же, в «Детский мир», это было совсем недалеко. Зачем мы шли в «Детский мир»? Конечно, покупать мне игрушку. Какую? Конечно же, грузовик, игрушечный самосвал, тот, который я потом отдал своему другу Мишке Слонову за светлячка – как и написано в рассказе «Он живой и светится». Один из первых и самых лучших «Денискиных рассказов». Всё сходится.
Всё, кроме одного.
В каком-то детском журнале мне задали вопрос: «Какие игрушки из вашего детства сильнее всего повлияли на вас?» Чего тут долго думать? Конечно, старый плюшевый мишка из рассказа «Друг детства» и тот самый самосвал. Верность, доброта, сопереживание – и хрупкая живая красота в противовес холодной жестяной пользе. Как прекрасно.
На самом деле этих игрушек не было. Папа придумал и про светлячка, и про плюшевого мишку. Но придумал так, что я всей душой поверил, что они у меня были. Хотя знал, что их не было.
Поэтому мне иногда трудно провести границу между собой, то есть Денисом Драгунским, и Денисом Кораблёвым, который тоже – я. Границу между выдуманной жизнью Дениса Драгунского и подлинной жизнью Дениса Кораблёва.
Подлинная жизнь Дениса Кораблёва состоит из каких-то нелепостей.
Взять, например, Сашку Гинзбурга. Мама и папа говорили мне всё время: если бы не Сашка Гинзбург, тебя бы на свете не было. «Пришла к Сашке Гинзбургу в гости, а там молодой и веселый артист», – говорила мама про папу. «Как у Сашки было прекрасно. Большая комната в коммуналке, много народу, и там я увидел молодую и красивую студентку ВГИКа», – говорил папа про маму. В общем, сплошной Сашка Гинзбург.
Проницательный читатель, должно быть, уже догадался. А если не догадался, я подскажу: Сашка Гинзбург – это не кто иной, как Александр Галич. Уже потом, в 1960-е годы, папа с мамой не очень активно с ним общались, но все-таки бывали у него в гостях. Рассказывали о нем и о его жене, которая была ужасно худая, и поэтому ее звали «Фанера Милосская». Тогда он был знаменит – уже не как драматург, автор популярных пьес и сценариев, но как совершенно культовый, говоря по-нынешнему, бард. Хотя тогда и слов таких не было. Просто говорили «песни Александра Галича». То есть постоянно слыша о Сашке Гинзбурге, он же Александр Галич, как своего рода крестном отце, я так с ним и не познакомился, хотя имел сотню возможностей.
Так у меня часто бывало. На дачных аллейках, уже гораздо позже, я постоянно видел Твардовского и Симонова, но почему-то ни разу с