Читать интересную книгу Расцвет и упадок государства - Мартин ван Кревельд

Эти реформы встретили на своем пути множество препятствий ― в 80-х годах XVIII в. просвещенный класс в Польше насчитывал не более 2000 человек ― однако если бы им представилась возможность развиться, с их помощью Польша вполне могла бы превратиться в современное государство. В действительности они привели в ярость правителей соседних стран, которые боялись, что их собственные подданные заразятся этими идеями: как сказал прусский посол Эвальд фон Хертцберг, его страна не смогла бы защитить себя от «многочисленной и хорошо управляемой нации». В глазах Екатерины Великой то, что происходило в Варшаве, «превзошло все глупости парижского Национального собрания»[717]. Так, эти реформы, вместо того чтобы достичь своей цели и спасти Польшу, косвенно привели ко второму и третьему разделам, которые произошли соответственно в 1793 и 1795 гг. Примечательно, что то сопротивление, которое встречали завоеватели, не координировалось правительством, руководители которого вместе с самой королевской семьей первыми сбежали из страны; сопротивление приняло форму народных восстаний, возглавляемых Тадеушем Костюшко и Хенриком Дабровски, которые оба были представителями знати и выпускниками варшавской офицерской школы. Будучи стертой с карты мира, Польше предстояло претерпеть различные изменения. Сначала Наполеон основал так называемое Великое герцогство Варшавское. Затем русские, оправившись после 1812 г., учредили «Царство Польское» как вид протектората. Однако после неудачного восстания 1863―1864 гг. само название Польши было стерто с карты, и на его месте появились «Варшавское генерал-губернаторство». Независимое польское государство возродилось только в 1918 г., когда две из оккупировавших ее держав (Германия и Австрия) были побеждены, а третья (Россия) пережила революцию, за которой последовала опустошительная гражданская война 1918 ― 1920 гг. Как тогда говорили, Польша была похожа на канарейку, которая проглотила трех кошек.

Противоположные судьбы России и Польши показывают, каждая по-своему, как экспансию государства, так и последствия отказа от принятия его институтов. В России построение государственного аппарата происходило в основном подражательно и часто с помощью западных экспертов, как гражданских, так и военных, которых специально импортировали для этих целей. Это государство без государства ― (сложно найти более подходящий термин) ― позволило стране удержать позиции в мире и развиться внутренне, хотя ценой этого стала воинская повинность для знати и закрепощение большей части населения. Когда история, которую гнал вперед паровой двигатель, прошла эту точку, страна увидела, что соперники ее давно уже обогнали. Хотя некоторые изменения все же имели место, этого было слишком мало и сделано было слишком поздно. В конце концов разразилась революция, которая смела весь устаревший аппарат и физически уничтожила сотни тысяч его членов.

В Польше, напротив, аристократия отказалась следовать примеру Запада или Востока и вступать в союз с монархией; и даже сейчас государство по-польски звучит как panstwo ― «то, что относится к знати». Пользуясь юридической свободой и обладая довольно значительными экономическими и военными ресурсами, знать стремилась управлять посредством представительного органа от своего имени и в своих интересах. В результате монархия ослабла, бюрократические органы правительства оставались в зачаточном состоянии, гражданское общество ограничивалось лишь небольшим числом образованных горожан, а настоящее государство так и не появилось. За то, что не удалось достичь политической модернизации, пришлось заплатить потерей страны более, чем на 100 лет, ― судьбой, которая в других случаях коснулась лишь неевропейских политических образований и даже не всех из них. Но, как звучит одна из строчек польского национального гимна:

Еще Польша не погибла.

Англосаксонский опыт

Распространение института государства на Восточную Европу проходило в странах, местное население которых хотя и не было достаточно прогрессивным для своего времени, но тем не менее было сопоставимо с западным в отношении уровня цивилизованности, а также расы и религии. Не так обстояло дело с продвижением британских колонистов в Северную Америку, Австралию, Новую Зеландию и (вслед за голландцами, которые обогнали их на два столетия) Южную Африку. Эти места были чрезвычайно редконаселенными. Только в Южной Африке местные жители едва вступили в железный век, в большинстве же других мест, особенно в Австралии и большей части Северной Америки, они все еще пользовались каменными орудиями труда и не перешли границу, отделявшую племена без правителей от вождеств. Опять-таки за исключением Южной Африки, о которой более подробно будет сказано ниже, сопротивление, которое встретил белый человек при завоевании этих территорий, было незначительным. В Северной Америке около 1000 г. аборигены были слишком отсталыми даже для того, чтобы сопротивляться высадке горстки викингов, которые прозвали их за это Skraelinge, или «слабаки»[718]. С самого начала существовала тенденция обращаться с ними как с иностранными нациями, дружелюбными или враждебными. По этим причинам не могло быть речи о влиянии их политических институтов в том виде, каковы бы они ни были, на возникшие со временем государства.

Самым ранним регионом, заселенным англосаксами, было атлантическое побережье Северной Америки. Поселения были заложены в то время, когда «абсолютистское» правительство в родной стране завоевателей находилось на пике своего развития, а сама правительственная деятельность во многом являлось формой капиталистического предпринимательства со стороны монарха, посему колонии обычно принимали патримониальный характер. В ответ на выплату денег или ссуду короне (которой в эпоху конфликтов с Парламентом постоянно не хватало денег) отдельные лица, группы и компании получали огромные участки земли, по большей части не исследованные, как правило, не нанесенные на карту и зачастую не имевшие четких границ. Вместе с территориями предоставлялось право завозить людей, чтобы получать прибыль от использования предположительно богатых сельскохозяйственных земель: так появились Вирджиния, Мериленд, Массачусетс, Пенсильвания и Нью-Джерси. Последняя из этих колоний первоначально была дарована брату Карла II Якову, герцогу Йоркскому, который позже передал свои права двум другим людям; то же самое произошло с Северной и Южной Каролинами, а также Джорджией.

Личные мотивы поселенцев были различными[719]. Некоторые, подобно пуританам, поселившимся в Новой Англии, были движимы религиозным инакомыслием и желанием основать новый, свободный от греха Иерусалим; поэтому они годами препятствовали тому, чтобы другие следовали за ними. Другие пытались удовлетворить вечную потребность человека в дополнительной земле, пригодной для обработки, третьи же, возможно, были просто искателями приключений, которые надеялись разбогатеть честными или не очень путями. Какими бы ни были их мотивы, рано или поздно им суждено было вступить в конфликт либо друг с другом по религиозным вопросам (как было в Массачусетсе и других колониях), либо с концессионерами, которые, получив землю, пытались подчинить себе своих подопечных и эксплуатировать как можно больше и дольше. Некоторые недовольные, подобно основателям Род-Айленда, Нью-Гемпшира и Коннектикута, покинули Массачусетс. Другие в надежде разрешения своих обид апеллировали к короне. Так или иначе, конечным результатом обычно был переход к прямому управлению ― другими словами, назначение королевского губернатора, который либо забирал бразды правления из рук концессионеров, либо учреждал правительство ex novo[720].

В сравнении с более ранними империями, британская империя в Америке возникла в то время, когда различие между частным владением и политическим правлением постепенно приобретало характер твердо установленной нормы. Не могло даже возникнуть вопроса о том, что королевские губернаторы каким бы то ни было образом владели колониями; напротив, само учреждение этой должности подразумевало передачу этих колоний из рук частных собственников в руки политического режима, который предположительно мог лучше разрешать конфликты и обеспечи-пать верность жителей короне. В других местах установление различия между публичной и частной сферами, если и было успешным, занимало века или даже тысячелетия. В Северной Америке оно практически с самого начала было четко установлено. Здесь правители не были ни отцами, ни господами, ни хозяевами; и наоборот, те, кем управляли, не были ни рабами, ни крепостными, пи членами семьи; в худшем случае они могли быть слугами, которые на основе договора несколько лет работали на хозяина, но по окончании этого срока получали полную свободу.