Читать интересную книгу Расцвет и упадок государства - Мартин ван Кревельд

Безусловно, существовал предел, далее которого Александр II был пойти не готов. Третье отделение, сменившее свое название на департамент полиции, хотя и подлежало судебному надзору в обычных делах, сохранило за собой право задерживать и ссылать лиц, которые считались опасными для режима, не объясняя публично причины и без возможности апелляции[697]. На низшем социальном уровне крестьяне все еще подчинялись общинному праву. Теоретически они были свободны жить там, где захотят, но на практике оставались привязанными к своим местным сообществам необходимостью выплачивать в казну стоимость земли, которую они получили, часто по непомерным ставкам. И все же с 1870 г. общественная мобильность достигла уровня, достаточного для того, чтобы некоторые люди смогли переселяться из деревни в город. Это, а также твердая основа, созданная для института частной собственности, помогли запустить промышленный рост: между 1848 и 1896 гг. количество промышленных рабочих выросло с 220 000 до 1 724 000 человек[698]. Была развернута колоссальная программа строительства железных дорог, финансируемая за счет казны, которая связала воедино разбросанные территории огромного континента и позволила эксплуатировать его ресурсы. За этим последовала начавшаяся в 90-хгодах ХIХ в. впечатляющая экспансия промышленности, в особенности тяжелой, которая в значительной степени финансировалась государством и служила государственным нуждам. Хотя подавляющее большинство населения продолжало жить на земле, где уровень дохода на душу населения был крайне низок, но тем не менее к 1913 г. эти реформы подняли экономику России на пятое место в мире после США, Германии, Великобритании и Франции. Они также позволили России восстановить позиции в качестве самой крупной, хотя и определенно не самой эффективной, военной державы в Европе.

В этих условиях, в конце концов, возникло и гражданское общество, хотя и малочисленное (даже в 1900 г. менее 1% населения посещало среднюю школу); его жизнеспособность демонстрирует тот факт, что число политических и литературных периодических изданий, которых к концу правления Николая I насчитывалось 20, увеличилось в 7 раз за последующие 30 лет. Тем не менее в России успешное развитие промышленности и приобретение крупной отрасли по-прежнему определялись способностью убедить правительство оказать помощь в виде таможенных тарифов, субсидий и ссуд[699]. Поэтому интеллигенция (термин, который впервые стал популярным в 60-е годы XIX в.) по большей части состояла из образованных людей, которые не являлись собственниками: врачи, адвокаты, учителя, чиновники низшего уровня и студенты, ― короче говоря, люди, которым было что приобретать, но нечего терять[700]. Некоторые представители интеллигенции ― включая, что примечательно, горстку аристократов и аристократок ― склонялись к анархическим идеям. Гораздо большее число были либералами, которые восхищались Западом и хотели подражать ему, в то время как другие были славянофилами, отвергавшими модернизацию и оглядывавшимися с ностальгией м прошлое, на старую добрую допетровскую Россию, где народ был предан власти, а правительство сочетало в себе православие и патернализм[701]. Независимо от исповедуемых идей, они очень рано начали вступать в конфронтацию с властями, требуя реформ и в то же время заявляя, что их образование и озабоченность социальными вопросами дают им право на участие в управлении страной. В действительности вопрос демократизации, которая с учреждением парламента и политических партий позволила бы этим людям дать выход своей энергии, постоянно рассматривался последними тремя царями. И все же в конечном итоге ни один из них не мог решиться на принятие конституции: по слухам, Александр II утверждал, что сделал бы это «в тот же день», не будь он уверен, что в результате «Россия распадется на кусочки»[702].

Интеллигенция, политические амбиции которой остались нереализованными, создавала различные оппозиционные кружки. Они были слишком малочисленны, чтобы чего-то добиться, поэтому они стали искать союза с «народом», как это делали всевозможные группы с названиями вроде «Народная воля», «Народный путь», «Возвращение к народу» и «Народная расправа» ― все эти движения представляли собой небольшие группы интеллектуалов. Хотя их регулярно ликвидировала полиция, по ошибке принимая их радикальные разговоры за активную подрывную деятельность, они столь же регулярно появлялись вновь. Каждая последующая группировка обычно была лучше организована и отличалась большей решительностью, чем предыдущая. От революционных разговоров они переходили к бомбам и убийствам: самыми знаменитыми их жертвами были царь Александр II (1881) и премьер-министр Столыпин (1911). К 90-м годам XIX в. появилось несколько группировок марксистского толка, самая радикальная из которых позднее переросла в большевистскую фракцию во главе с Лениным. Еще до 1914 г. пропаганда этих группировок способствовала радикализации масс, особенно в городах. Хотя профсоюзы были запрещены, тем не менее некоторые все же появлялись.

В 1904―1905 гг. слабость царской власти была продемонстрирована поражением России в войне с Японией, а также последовавшей за этим неудачной революцией[703]. Попытки в последнюю минуту расширить социальную базу режима с помощью демократизации вскоре прекратились. В конечном счете благодаря Первой мировой войне, которая привела к снижению и без того низкого жизненного уровня и превратила население в пушечное мясо, русский народ созрел для революции.

Коммунистическая политическая система, установившаяся после 1917 г., избавилась от последних остатков патриархальности ― отныне отдельным людям уже не принадлежали даже их дома, не говоря уже о всей стране. Но в то же время она сделала всех слугами государства; не из необходимости или на время войны, как в западных странах с их либеральным мышлением, а на постоянной основе, причем это стало важной частью официальной идеологии. Вместо того, чтобы провести четкую грань между частным и публичным, которая везде была основой политической модернизации, первое было поглощено последним. Теоретически и в значительной степени также и на практике нельзя было совершить ни единого действия или допустить какую-либо мысль, которые не были бы одобрены государством.

В России решающим фактором, который одновременно сделал возможным построение успешного централизованного политического сообщества и не позволил стране превратиться в полноценное государство, была воинская повинность дворянства в сочетании с «приватизацией» остальной части общества, большая часть которого состояла из крепостных крестьян. Этого нельзя сказать о Польше, которая в период позднего Средневековья достигла состояния, при котором знать ― шляхта ― господствовала над королевской властью, а не наоборот[704]. Частично успех стал возможен просто благодаря численному превосходству: шляхта, состоящая из 7% населения, была более многочисленна и влиятельна, чем где бы то ни было. Первый решающий шаг был сделан в 1374 г. в соответствии с Кошицким привилеем, также известным как польская Великая Хартия, который, однако, направил страну по пути, отличному от того, по которому пошла Великобритания. За трон боролись дочь короля Людовика и его жена, и знать поддержала первую претендентку. В обмен на это шляхта смогла настоять, чтобы ее представители облагались налогом не большим, чем два гроша в год, ― сумма настолько ничтожная, что вскоре ее потеряло смысл собирать ― и чтобы другие налоги не назначались без ее согласия. Помимо того, суд и чеканка монет оставались под ее контролем, а главное, бывшая до этого наследственной монархия была сделана выборной, так что будущие кандидаты могли занять свою должность только с согласия знати и приняв условия, которые на них налагались.

Благодаря этим изменениям политическая власть перешла и руки высшей знати. Ее главным органом был Тайный совет, в 1493 г. он был переделан в Сенат, состоящий из 100 членов. Сенат в свою очередь стал верхней палатой парламента ― Сейма, п нижняя палата, насчитывающая 150 человек и также известная под названием Сейм, была занята низшей знатью. В 1505 г. проведение законов стало исключительной привилегией Сейма; получив гарантии неприкосновенности личности (habeas corpus") и 1434 г., польская знать стала самой свободной в Европе, обладающей тем, что сами аристократы с гордостью называли аигеа libertas[705] и что на самом деле приносило золотые плоды самым крупным из них. С тех пор и до распада страны в конце XIX в. было проведено около 200 собраний Сейма, и все они проводились в соответствии с актом Nihil Novi[706], принятымв 1505 г. Как и в России, знать в первую очередь применяла свою власть, чтобы закрепостить крестьян. В 1518 г. последним было запрещено обжаловать решение суда сеньора в королевском суде, и с тех пор польских землевладельцев невозможно было привлечь к ответственности даже за убийство своих крепостных.