Читать интересную книгу Каменные скрижали - Войцех Жукровский

Слова звучали доброжелательно, но Тереи уловил цепкий взгляд из-под прикрытых век с двумя желтыми пятнышками, словно бы комочками жировых отложений. И инстинктом почуял, что у посла есть расчет на какое-то время избавиться от советника.

— Спасибо, господин посол, но не будут ли сослуживцы на меня в обиде?

— Ференц вас с успехом заменит. И речь не о завтрашнем дне. Товарищ Тереи, я иду вам навстречу, чтобы вы перестали меня сторониться. Пора, надо отдохнуть.

Посол перебрал пачку вырезок.

— Клевещут на честных товарищей, собак вешают. А их единственная вина в том, что они хотели социализма, а нация была не готова к этому. За кого вы, Тереи? — прицелился он в советника мундштуком, из которого вился синий дымок.

— Вам это известно, господин посол, это не тема для разговора.

— Кадар подхватил все лозунги повстанцев, чтобы удержаться, но от речей до дела, к счастью, много времени проходит, людишки пересчитают шишки, прикинут убытки, и все с них соскочит, остынут мигом. Тоже мне перемены, другую шапку нахлобучили, да на ту же голову, которая знала и знает, чего хочет. Когда видите, что я послюнил палец и вызнаю, откуда ветер дует, можете называть это оппортунизмом; а вам скажу, Тереи, меня этому жизнь научила. Будем держаться золотой середины.

Посол приподнял могучий зад, отодвинул кресло, встал. Выбил трубку о край стола, шаркнул ногой, растирая по полу пепел.

— Договоритесь с Ференцем о дате. Примерно, где-то в декабре, чтобы Рождество прихватить, не возражаете?

И уже в дверях спросил:

— Куда рассчитываете двинуться?

— К морю, на юг… Мне все океан снится.

— Венгр называется, — полунасмешливо пробормотал посол. — В Бомбей, в Калькутту?

— Еще дальше, в Кочин. Небольшой такой порт.

— Небольшой, но важный. Там все линии сходятся из Англии и Италии на Малайю и дальше, в Австралию. Посол отвернулся и вышел, оставив дверь открытой настежь. Тереи смотрел на его коренастую фигуру, покатые плечи, теряясь в догадках, было или не было слово «Австралия» тем самым предупредительным сигналом, которого он ожидал.

— Все равно поеду, — тихо сказал он. — Дурак буду, если не воспользуюсь.

Широченные лопасти включенного потолочного вентилятора разогнали трубочный дым, голубой вуалью расплывшийся было по верху комнаты.

Иштван погрузился в работу с такой страстью, что даже вздрогнул, когда зазвонил телефон. При звуке знакомого имени преисполнился добрых чувств.

— Ах, это вы, Рам… Как раз сегодня я навел справки по вашему делу.

— Да, Канвал, но не Рам, а его брат, я переводчик, имел честь познакомиться с вами, — возразил с петушиным задором телефонный фальцет. — Сомневался, застану ли вас, господин советник. Уже звонил вам домой.

Иштван глянул на часы — было без нескольких минут четыре. — Действительно, поздно.

— Не изволите, ли навестить Рама? Желательно сегодня.

— А что случилось?

— Я говорю из магазина… Может быть, заедете к нам?

— Так срочно?

— Видимо, да.

— А если я сначала пообедаю? — шутливым тоном сказал Иштван. — Это недолго. Буду у вас около пяти.

— Вы помните дорогу? На всякий случай я выйду на угол бульвара, перед новыми блоками.

Слова звучали четко, но очень тревожно, и поэтому Иштван спросил:

— С Рамом что-то случилось?

— Да, но уже лучше. Он вполне, а вы, господин советник, так много для него сделали…

— Хорошо, я непременно приеду.

И, правда… Что там могло произойти? Почему звонит не Рам?

Что всем им назло голодовку объявил? Или рассчитывает взять в долг полсотни рупий? Нет, хватит, одной его картины с меня довольно. Больше не куплю. Вешать некуда. В Будапеште? Илона скажет, наши дети лучше рисуют. А Маргит? То ли ей тогда действительно понравилось, то ли купила из жалости или чтобы доставить мне удовольствие? Нет, она человек очень современный. Представилось, как великолепно подошла бы картина Канвала к интерьеру сельского дома с широкими окнами, где на подоконниках кипит пожар настурций, она им обоим напоминала бы о том лете в Индии, о поре их встречи. Уже словно виделась голубовато-серая стена и на ней полная жара плоскость с намеченными кистью псевдофигурами. На камине стоит черный кувшин с пучком корявых веток, рядом каменная голова — подарок Чандры. «Наш дом. Мой и Маргит. За широкими окнами кукурузное ноле, небо цвета синьки и на нем одно облачко, цепляющееся за колодезный журавль».

Иштван фыркнул от смеха, размещенный за окном австралийский пейзаж оказался воспоминанием о родной стране, стране счастливого детства.

Он запер ящики на ключ, посвистывая, сбежал с лестницы. В холле дремал завхоз, и, чтобы его разбудить, Иштван с громким стуком положил на стол ключ от кабинета.

Завхоз приоткрыл один глаз, чуть кивнул на прощанье, спрятал ключ в карман и опять задремал, смешно шевеля усом, по которому ползла муха. Должно быть, славно поддал. Опустевшее посольство молчало, все сотрудники давно разошлись.

Поцеловав Маргит, он торопливо рассказал ей о телефонном разговоре и, даже споласкивая руки, придерживал ногой дверь ванной, чтобы смотреть на Маргит. Был счастлив, водя за ней глазами, казалось, в его присутствии она не ходит, а словно бы танцует.

— Мне с тобой можно? — спросила она и на всякий случай приготовила сумку с лекарствами, приказала выкипятить шприцы. Быстро пообедали — к великому удовольствию прислуги.

Ведя «остин», Иштван успел прочесть надпись метровыми буквами: «КАБИНЕТ ВОСКОВЫХ ФИГУР, фильм ужасов».

— Совсем забыл, — прикоснулся он к ее бедру. — Нынче мы идем в кино. Надо посмотреть журнал, там есть кусочек о восстании, показывают Будапешт.

— В котором часу?

— В шесть, когда будем возвращаться от Канвала, в это время никого из знакомых там не будет. Это дешевый сеанс, так что будут одни индийцы.

Они миновали перекресток с виллами, по-сельски пахло хлевом и сеном, которое везли скрипучие тонги. Издалека приметил Иштван знакомую фигуру, синий пиджачок с металлическими пуговицами, такие носят в английских интернатах, широкие белые накрахмаленные брюки.

— Что случилось?

Крохотное личико, блестят полные упрека глаза, обвисшие, давно не стриженые усы прядями лезут в рот. Канвал потряс головой, он был рад, что ожидание позади, что они, наконец, здесь и он послужит им проводником.

— Он выпил какой-то яд. Сейчас уже лучше. Я не мог сказать по телефону, в лавке знают нашу семью и слышат каждое слово. Он не хочет говорить, чем отравился… С ним жена.

— Самоубийство?

— Даже думать об этом не хотим, — в священном ужасе застыдился брат-переводчик. — Однако, видимо, это так. В последнее время шурин ему покоя не давал и тесть жену подговаривал… Они думают, ему лень работать. По их мнению, занятие живописью — это не работа, а другой у него нет, хотя я сам знаю, как он избегался в поисках… Он мечтал бежать отсюда, забыть Индию хотя бы на несколько месяцев. Вы ему обещали стипендию, господин советник. Он очень рассчитывал, что поедет в Венгрию, — и внезапно фальцетом воскликнул: — Влево, здесь влево через канаву… Водопровод проложили, теперь копают под кабель.

Колеса давили комья сухой глины, из-под протекторов клубами валила красная пыль.

Перед домом стайка детворы играла в стеклянные шарики, громкий крик сопровождал чьи-то точные попадания. Худенькая девочка в цветастых штанах сидела на корточках посреди мостовой, торжествующе потрясая мешочком с завоеванной добычей.

По крутой лестнице, испещренной красными плевками жеваного бетеля, они быстро поднялись в квартиру семьи Рама Канвала. Советника ожидала печальная череда родни, все спешили пожать ему руку, с уважением глядели на Маргит, которую брат-переводчик уже успел представить как врача.

В темноватой комнате лежал завернутый в одеяло Рам, исхудавшее тело едва угадывалось под складками ткани. Рядом с кроватью стояла глиняная миска с белесой жидкостью.

Иштван откинул оконную занавеску, и свет заката упал на желто-зеленое, блестящее от пота лицо Рама. Приоткрытый рот жадно хватал воздух, Рам был недвижен, как парализованный, одни глаза двигались, полные собственной неуправляемой жизни.

— Жена дает ему как можно больше простокваши, — объяснил брат. — Но его постоянно рвет.

— Очень хорошо, — одобрила Маргит. — Молоко — это противоядие.

Она послушала фонендоскопом, как бьется сердце, сосчитала пульс. Достала шприц и набрала из ампулы желтоватую маслянистую жидкость.

— Надо поддержать сердце. Чем он отравился?

— Каким-то отваром, — беспомощно развел руками полноватый седой отец. — Если бы мы знали, что дойдет до этого, никто бы ему слова не сказал.

— Спокойствие, прежде всего спокойствие, — распорядилась Маргит. — Пусть сюда никто не входит и не причитает над ним… Он сейчас уснет. Судороги ослабевают. Врач уже был? Где его жена?