Читать интересную книгу Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— Значит, он ничего не понял, — прямо в глаза глянул Ференцу Иштван. — Не уразумел или не хочет уразуметь, почему началась смута, а то пришлось бы кулаком бить в собственную грудь…

— Думаешь, эта кровь пролилась не напрасно? — заколебался Ференц. — Согласен, ошибки были, но уж не такие, чтобы крушить весь аппарат, распускать партию… Кто теперь будет опорой Кадару? Те, кто вовремя спрятался и не был раздавлен толпой? Или повстанцы, стрелявшие в русских? Знаю одно: чтобы управлять страной, мало и тех, и других.

— Зло говоришь, — покачала головой Юдит. — Значит, тебя что-то в этом тексте допекло.

— Меня? — скривился Ференц. — Я предвижу сведение счетов, а как это выглядит, можешь полюбоваться в любой американской газетенке с репортажами из Будапешта. Достаточно кого-нибудь повесить на пару минут, — потом долго можно сокрушаться насчет того, что мы ошиблись, — он провел пальцем под воротником, словно тот, накрахмаленный, был ему тесен.

— Не волнуйся, мы в Индии. Дома постепенно все уладится. Лишь бы чужие руки воду не мутили, — урезонивала Юдит.

— „Свободная Европа“ кинула клич: „Уничтожай заводы, ломай станки, чтобы Россия ничем не попользовалась от твоего рабочего места“. Мило, не правда ли? Сам слышал, — по мнению Ференца, это был решающий довод.

— Ну, и кто поверит? Ведь это означает вредить самим себе, — пожал плечами Иштван.

— Уж тот, кто однажды выстрелил, — нахмурилась Юдит, — и имел на то причины. Самое трагичное — благие порывы, которыми пользуется враг, чтобы нас погубить. От толпы не требуй рассудка, это стихия. В два счета вознесет, в два счета уничтожит.

— Дайте прочесть эту декларацию, — попросил Иштван. — Препираюсь тут с вами, а черным по белому не читал.

— Старик ее наизусть зубрит, а ты сходи к шифровальщику, он тебе копию даст, — сказал Ференц. — Там четко сказано, что мы были на краю пропасти. Запад рассчитывал натравить нас на русских, подстрекал, обещал помочь, а тем временем готовил захват Суэца. Отсюда ясен смысл событий. Начинаю понимать, почему Хрущев так поторопился, ему нужен был мир в Будапеште, он выбил козыри из рук противника, которые пытались навязать план игры. Не уступил Венгрию и не допустил, чтобы у Насера отобрали Суэц.

Они сидели в коридоре на втором этаже, на пышные волосы и тревожное лицо Юдит падал яркий свет. За окном в зное индийской осени плыли нити паутины, садовник убирал скукожившиеся листья. Над красным шалфеем порхали желтые бабочки.

— Что ты имеешь в виду под словами „не уступил Венгрию“? — нахохлился Тереи. — Венгрия не ложка, за голенище не заткнешь. Не уступил, потому что мы не поддались на происки с Запада, потому что люди не хотят ни фабрикантов в литейках Чепеля, ни помещиков на денационализированной земле. Социализм, какой он ни есть, — это наше собственное дело, не отделимое от независимости.

Ференц склонил голову на плечо и с усмешкой глянул на Иштвана.

— А ты игрок, — выпятил он губу. — Ставишь, значит, на новую конъюнктуру…

— Игрок? Весьма сочувствую, если в том, что у нас творится, вы способны видеть всего лишь игру, а в политиках пешки на доске. Или, черт побери, вы не венгры?

— Может, еще расскажешь, сколько книг у нас выходило до войны и сколько сейчас, самодеятельность помянешь и музеи, открытые для народа? Если так, то я тебе скажу: пиши блокнот агитатора, а не стихи. Пиши-пиши — сделаешься главным редактором „Сабад неп“, — разозлился Ференц.

— Слушай, Иштван, — попыталась Юдит сбить накал страстей, — мне звонил твой протеже художник, хотел удостовериться, есть ли шанс получить стипендию.

— Когда вся Венгрия ходуном ходит, — насмешливо сказал Ференц, — это не самое первоочередное дело…

— Для Рама Канвала — первоочередное. Письмо-то, поди-ка ушло? Главное, чтобы он не терял надежды, они обучены ждать.

Юдит почти с жалостью посмотрела на Иштвана, хотела было что-то сказать, но пожала плечами и вздохнула:

— Так и прождет до следующего воплощения. Добрый ты парень, Иштван, — это „добрый“ прозвучало как „наивный“, а может быть, даже „глупый“.

— Хочу тебе сказать, что зато второй твой протеже, — ехидно начал Ференц, — ну, помнишь, тот, что сбежал с Цейлона….

— Никогда и ни в чем я его не поддерживал.

— Однако он тут осаду устроил, ты его задаривал, деньги одалживал…

— Он напечатал для нас две статьи. И подсунул его мне ты сам, товарищ секретарь…

— Статейки он сдул с наших информационных брошюр. На это он еще способен. Я тебя, Иштван, не виню, однако лучше, чтобы ты знал, кого опекаешь. Он через несколько дней едет в Западную Германию, будет писать оттуда хвалебные репортажи.

— А ты говоришь, он писать не умеет, — отрезал Тереи.

— За него напишут, напишут — лишь бы его подпись была, — выкрутился Ференц. — Ты поэт, тебе подавай истинное искусство, а простую дудку ты презираешь, потому что это наемная дудка, именно так надо было его трактовать. Купили немцы Джай Мотала. Опередили нас.

— Немного они на этом выиграли.

— Это все, чем нам остается утешаться, — объявила Юдит и, желая прервать споры, переменила тему: — Кто-нибудь из вас уже был в кино?

Видя их изумление, она пояснила!

— Дело не в фильме, а в хронике, вчера в „Сплендид пэлис“ показывали баррикады на улицах Будапешта и убитых повстанцев. Уверяю вас, на эти несколько минут стоит сходить. Сердце сжимается, центр изуродован, горелые дома торчат.

— Сходим, Иштван? — предложил Ференц, водя пальцем по стеклу.

— Ты что там рисуешь? Виселицу?

— Нет. Твою монограмму, — отрезал Ференц. — Всего лишь заглавную „Т“, хотя сходство есть…

— Сходили бы на восьмичасовой, — предложила Юдит. — Неужели вам нужно постоянно свариться?

— Не знаю, будет ли у меня время, — выкручивался Терем, задумав сходить в кино с Маргит.

— А что у тебя за важное дело? — заинтересовался Ференц. — Ты от нас сторонишься, правда, Юдит?

— Да. Прежде ты был другим, — согласилась Юдит. — Ты переменился, Иштван.

— Не морочьте голову!

— Раньше заходил кофейку попить, всегда находилась тема для разговора, — упрекнула его Юдит.

— Потерял к нам доверие господин советник, — вбил Ференц последний гвоздь. — Видно, он нашел себе закадычных друзей в другом месте.

— Сам знаешь, что это неправда, — Иштван отвернулся и, чтобы прервать разговор, удалился к себе в кабинет. Сел за письмо по делу Рама Канвала, горячо восхваляя его живопись. Когда примолкали клавиши пишущей машинки, из коридора доносилось продолжение разговора. Тереи догадывался: говорят о нем. Левое ухо огнем горело. Тетушка-старушка постоянно твердила: „Левое ухо горит — о тебе говорят плохо, правое — хорошо“. Возвращалось настойчивое опасение, что Байчи знает о Маргит, так поверил ли он предупреждению Грейс и как изволит им воспользоваться? Не сиделось на месте. Иштван схватился за телефон, а когда коммутатор ответил, потребовал, чтобы его соединили с прокуратурой. Индийка долго разыскивала следователя, ведущего дело о гибели мотоциклиста Кришана, наконец Иштван добрался до нужного чиновника, тот терпеливо выслушал дипломата, спросил, как зовут, попросил продиктовать по буквам. А когда Иштван кончил рассказ, неожиданно заявил, что, хотя соображения господина советника он весьма ценит, его вмешательство излишне, поскольку задержанная не далее как вчера освобождена. Неопровержимо доказано, что у нее не было никаких побудительных мотивов избавляться от мужа, а ее самооговор — это результат пережитого шока.

С облегчением, не лишенным разочарования, Иштван положил трубку.

За железной дверью комнаты шифровальщика находилась стойка с радиоаппаратурой, объемистый сейф и узкий столик с лампой для чертежника, имелась и узкая подвесная койка, откинутая к стене, — ни дать ни взять каюта корабельного радиста.

Керень обратил к Иштвану бледное одутловатое лицо, из репродуктора доносилась венгерская речь, но шифровальщик почти безотчетно убрал громкость.

— Будапешт ловите?

— Иногда, ночами в полнолуние, волну хорошо отражает и ловится, но это чистый случай, — пустился в объяснения шифровальщик, чертя пальцем линии в воздухе.

Иштван оставил расспросы. Ясное дело, шифровальщик слушал „Свободную Европу“.

— Что нового?

— Шепилов заявил, что советские войска уйдут из Венгрии в любой момент. По первому требованию Кадара. С ним по всем вопросам имеется полная договоренность…

— И он этого не потребует, — тряхнул головой Тереи. — Потому что на следующий день его не станет. Керень присматривался к Иштвану, храня на лице сонное, почти безразличное выражение.

— Сейчас как раз передали, — оба понимали, кто передал, хотя название станции не прозвучало, — что серьезно повреждена урановая шахта. Радовались, что ее удастся пустить в ход не раньше, чем через полгода.