Читать интересную книгу Дважды войти в одну реку - Вионор Меретуков

…И зажил Раф в избушке.

Со временем он обнаружил припасы, о которых говорили лесные бесы. Несколько ящиков консервов, стеклянная четверть с постным маслом, мешок пшеничной муки, всевозможные крупы, бочонок со смальцем, макароны, бочка с солониной, картофель, чеснок, лук и прочие богатства хранились в погребе вместе с квашеной капустой, солеными огурцами и иными соленьями.

На чердаке нашел несколько кусков 72-х процентного хозяйственного мыла. Там же обнаружил опасную бритву знаменитой когда-то фирмы "Золинген". До этого он никогда не брился таким жутким приспособлением и первое время страшно резался. Но постепенно приноровился и даже стал получать от бритья удовольствие.

Сначала Раф тосковал без спиртного, но и к этому быстро привык.

Одиночество на первых порах ему очень понравилось.

Изба оказалась просторной, в четыре комнаты: две светёлки, одна небольшая, другая побольше, в три окна, две горницы.

Вставал Раф поздно. Он смастерил себе из сухой листвы и травы довольно мягкую постель и нежился в ней чуть ли не до одиннадцати. Вставал, делал пробежку до ручья, который протекал в полукилометре от избы, окунался в холодную воду и бежал обратно. Плотно завтракал. И в маленькой светёлке садился за стол.

Воодушевившись, Раф написал пьесу и небольшую повесть. И всё это за пару недель. Перечитал. Понравилось. Лучше того, что им было написано ранее.

Переведя дух, он решил, что пора браться за создание тайного шедевра.

Раф решил написать историю своей жизни, зная, что написанного никто никогда не увидит. Не будет набрана и не будет напечатана самая искренняя книга на свете. Потому что это никому не интересно. Ни издателю, ни читающей публике.

Но писать он хотел не для этого. Он хотел выговориться. И хотел сделать это без прикрас. Только правда… Он хотел понравиться самому себе. Он стал бы единственным, самым придирчивым и самым объективным читателем своего честного труда.

Но… не получалось! Он водил пером по чистому листу бумаги, который мог стать или вершиной или беспомощной графоманией, и убеждался в том, что годы, отданные подлогу, обману, подлости, лавированию, лакировке, не прошли бесследно.

Он пытался вырваться на простор, чтобы там, в вольных интеллектуальных сферах, раскрыть свой мощный и оригинальный талант, но… повторяем, не получалось. Хоть тресни. Из-под пера выползали пакостные рожицы, непонятные геометрические фигуры, словом, всякая мерзость, но только не слова.

Раф знал, для того чтобы совершить прорыв, необходимо самому внутренне возвыситься, подняться до небывалых вершин. Он должен разбухнуть, как воздушный шар размером с шар земной, подняться в поднебесье, а потом с вселенских грохотом лопнуть, разорваться и оросить кровавым дождем людские души.

Бродский говорил, что ближе всех к великой цели подошел Солженицын, но и он застрял, увяз в шаге от нее, чего-то испугавшись или не поняв, перед чем стоял.

В одну из ночей Раф ценой чудовищных усилий заставил себя написать слово. Потом, с меньшим трудом, — второе. Почувствовал, что находится в одном единственном шаге от великой цели, но в этот момент что-то сорвалось у него в голове, и в недрах черепной коробки остался лишь глухой звук, напоминающий океанский прилив. Лишь звук, и ничего более.

Читатель вправе спросить, что же это были за слова? Да в том-то и дело, что этого не знает никто. Можно лишь гадать…

В одной из начальных глав автор, сославшись на Каббалу, высказал робкое сомнение в творческих способностях сил Зла. Правда, автор признавал, что Каббала может и ошибаться. Теперь со всей определенностью, мы можем сказать: да, конечно, Каббала ошибалась. В Каббале — искренняя, невольная ложь. Заметим, как и во всём, что написано человеком.

На самом деле, и об этом тоже автор вскользь упомянул, творческие возможности потусторонних сил безграничны.

И потом, силы Зла никогда не совершают ничего серьезного, не посоветовавшись с силами Добра. Эти две силы, вообще, чаще всего действуют сообща, разделив между собой некоторые сферы, вроде исторического предназначения человека, природы его пороков, достоинств, понятий о чести, благородстве, предательстве, страстях, а также способов познания мира.

Раф знал об этом не хуже авторов эпохи Возрождения.

Раф призывал на помощь Бога и Сатану, но проза не давалась.

Листок с двумя словами куда-то исчез, и сколько Раф ни искал его, он так и не нашелся.

И опять из-под пера Рафа полезли прямые и кривые линии, черточки, завитушки, в которых угадывались наглые рожицы и надгробные кресты.

Безвозвратно ушло даже то, что было у Рафа за пазухой прежде. Он был пуст, как старая корова, у которой пропало молоко.

"Легенда гласит, великий Кант всю жизнь отказывался от близости с женщиной. Сознательно лишая себя высшего из наслаждений.

Я себя — не лишал. И — даже более того…

Я прожил жизнь, которая была наполнена страстями, увлечениями, любовными страданиями и прочими интересными штучками.

А Кант? Вошел в историю как величайший гений.

Я же не рассчитал силы. Вдохновение, жизненная энергия, время — всё было отдано женщинам, похоти и праздной болтовне. Ничего не осталось. Да и было у меня всего этого, если быть честным до конца, изначально поменьше, чем у Канта…"

Есть в природе нечто, сильнее тебя со всеми твоими желаниями, страстями, сильнее воли, сильнее стремления преодолеть непреодолимое, сильнее твоей попытки сравняться с инфернальными силами в деле разрушения мироздания.

Некая непобедимая сила, синоним Неизбежности, Фатума, Рока, когда приходит ее время, разносит в клочья всё, что защищает тебя в течение короткого временного отрезка: от рождения до смерти.

И ты становишься беззащитным перед лицом неизбежного конца, с изумлением осознавая, что смертен. Смертен, как все, кто рожден до тебя и кто родится после.

Мы тщимся противостоять этой силе и в результате заслуженно зарабатываем себе либо стотонный гранитный монумент, либо осиновый кол.

Тогда в чём смысл?.. Может, в движении? Ведь сказал же классик: движение — это жизнь. А он знал, что говорил. Хотя большую часть жизни проторчал в своем родовом имении.

Так в чём же смысл? Может, не в простом, примитивном движении, а в игре, в движении мысли?

Раз от раза заставляя себя содрогаться при мысли о смерти, мы входим в бессмертие, ибо мысль материальна и, значит, мысль никуда и никогда не исчезнет бесследно.

Утешимся же этой надеждой. А если крепко задуматься над тем, что и смерть материальна и что она лишь составная часть всеобщего бессмертия, то наша жизнь, как сказал бы Чехов, превратится в одно сплошное ликование!

Старый школьный друг Саула Соломонович Шнейерсона как-то разоткровенничался. Беседа, естественно, велась на кухне, под "Белую головку" и ястычную икру.

Друг этот во время войны был летчиком, бомбил всё, что ему приказывали бомбить: заводы, железнодорожные составы, вокзалы, а также попавшие под фашистскую оккупацию советские города. Потом бомбил польские, а под конец — и немецкие города.

Вообще, Раф заметил, настоящие фронтовики не любят вспоминать войну. А если и вспоминают, то что-нибудь веселенькое, лихое или запретное. Вроде лёгкого мародерства или шалостей с местным женским населением.

А тут бывший сталинский сокол, вспоминая войну, расчувствовался и в подпитии пустил слезу. Сказал, что недавно ему приснился сон. Маленький пацанёнок, похоже, немец, прячущийся от бомбежки под кроватью… Огромные испуганные глаза… Грохот, близкие и далекие разрывы бомб, рушащиеся стены, детский рот, распахнутый в крике… А потом… тельце мальчика, всё в крови, и желе глаз, как застывший синий туман…

"Да, война… — проскрипел, помнится, отец Рафа, разливая водку. — Война шла, говорю, всё было правильно, мы делали свое дело, воевали, каждый на своем месте… ты в воздухе, я на земле… — тут Соломон Саулович сдвинул брови: видно, вспомнил кое-что из своего славного военного прошлого, заградотряды и прочее. — Словом, не себя ты должен казнить, а время. Время было такое, что лучше и не вспоминать, страшное было время, грозовое… Ты был солдатом… "

"Всё это так! — скривил летчик заплаканное лицо. — Но мальчик…"

"Шла война, и мальчик тут ни при чём, если он вообще не плод твоего расшатанного воображения… Он мог быть сыном неприятеля, врага, этот мальчик… И этот враг как раз тогда, когда ты сбрасывал свои бомбы, повторяю, когда ты честно воевал и бомбил этих сук, этот враг именно в это время где-нибудь под Варшавой колол штыком русского солдата в живот или насиловал украинских девчонок…"