и всё внутри меня теперь нацелено на что-то тобой задуманное, и куда бы я ни бежала, где бы ни пряталась, как бы ни билось, — течение вынесет меня к нужному берегу?
Или, может быть, и нет никакой цели и высеченного в камне будущего, а есть только я, сделанная из своей дороги — и ею определённая? Она стала мною; она создала меня; собрала из осколков, кусочков, ярких ягод и гнилой листвы, разумных решений и с чего-то случившихся всплесков, из всего неотменяемого и из всего несбывшегося; это я теперь, вот такая; и я какие-то вещи могу, какие-то делаю, каких-то хочу и всякий раз выбираю из тысячи тысяч возможных троп ту самую, что меня продолжает.
— Тебе не обязательно об этом всём думать, — Арден аккуратно переплёл свои пальцы с моими. — Тут не о чем особенно беспокоиться, Служба знает, как делать своё дело. Они его поймают, Кесс, и во всём разберутся.
— Но мы же зачем-то здесь, — тихо сказала я.
Он помялся немного и неловко пошутил:
— Мама предложила считать, что это отпуск. Сможешь представить, что мы в санатории? А я буду носить тебе какие-нибудь сплетни из следственной… если сумею их добыть. А потом, когда всё разрешится, мы могли бы…
Не знаю, что он хотел сказать. Я зажмурилась и перебила:
— Обязательно. Потом.
liii
Я не успела определиться толком, расстраивает меня вынужденное безделье или, напротив, радует, — потому что уже следующим утром меня пригласили в мастерскую.
Мастер Ламба, с которым мы до этого вели скудную переписку по поводу моего артефакта, — я писала ученические пояснения, а он присылал в ответ книги с закладками, — оказался сухопарым смуглым мужчиной, лысым и без бровей. Будто компенсируя нехватку волос, он носил в ушах добрый десяток золотых колечек, а к рабочему комбинезону прицепил на булавке костяное пенсне с топорщащимися наверх дополнительными линзами. Когда я зашла, на правый глаз было надвинуто прозрачное увеличивающее стекло с прокрашенной по нему тонкой разметкой в виде концентрических кругов с рисками, — видимо, для огранки камней или чего-то в этом роде.
Правда, никаких камней он не огранял. Мастер сидел на высоком табурете, поджав под себя ноги в разношенных кедах, жевал печенье и прихлёбывал что-то прямо из носика чайника.
— О, добрый день, добрый день, — жизнерадостно сказал он, подскочил и затряс мою ладонь. Затем оглядел с ног до головы и поправил воротничок моей рубашки: — Так это вы, юная красавица, та чудная выдумщица с синергией по Гиньяри!
— Здравствуйте, — неловко ответила я.
Вороны представлялись мне довольно серьёзными, тяжёлыми птицами, но повадки у мастера Ламбы были точно такими, как у всех прочих встреченных мною птиц: он оказался прыгучим, немного суетливым, чуть дёрганым и ухмыляющимся только половиной рта.
Я ожидала, что я ему не понравлюсь. Что он станет ругаться и корить: за дурно сделанный артефакт, за опасные идеи, нарушения принципов и необразованность; по крайней мере, я сама наверняка отреагировала бы как-то так. Но мастер Ламба пришёл в полный восторг
— Чаю? Кофею? А может быть, — он разулыбался и шкодливо мне подмигнул, — вы не против чего покрепче?
От «покрепче» я отказалась; от чая, припомнив, как мастер пил из носика чайника — тоже. Ламба, суетливо подрыгивая ногами, забрался на самый верх угрюмого шкафа с потёртыми дверцами, достал оттуда пластиковую пачку с растворимым кофе, сунул туда нос, закашлялся, расчихался и виновато развёл руками:
— Кофей кончился.
Я никак не могла определить, сколько ему лет — хоть бы и примерно. Он звучал, как мой двоюродный дедушка, а лицо было гладкое и моложавое, с пытливо блестящими тёмными глазами. Лаборатория при этом выглядела так, словно в ней уже лет десять как убирались выборочно: экраны начищены до блеска, в книжном шкафу идеальный порядок, все провода аккуратными косами убраны в короба, зато пол подозрительно липкий, а натюрморты на стенах казались запылёнными.
Мастер подтолкнул меня, как куклу, в стул за огромным квадратным столом с металлической столешницей, из которой росли две высокие лампы. Гостеприимство лаборатории включало в себя, помимо стула, металлический кувшин с холодной водой и глубокую чашу с сушками и карамельками.
— Идея совершенно восхитительная, — восторгался мастер Ламба, вгрызаясь в сушку, хрустя ею и засыпая стол крошками. — Не могу представить, как это могло бы прийти вам в голову! Чистое искусство! Поразительно!
— Спасибо, — помявшись, сказала я и неловко улыбнулась.
— Где вы учились? Кто огранил этот поразительный камень? Мы должны составить для вашего наставника письмо. Это приятно каждому учителю!
Могло показаться, что он издевается. Но нет: похоже, он говорил это совершенно серьёзно, с одухотворённым, отеческим теплом на сияющем голом лице. На каждой фразе он немножечко подпрыгивал на своём стуле-насесте, и от этого дополнительные линзы на пенсне вздрагивали и шелестели, как перья в вороньем хвосте.
— Так удивительно, какими путями к нам приходят открытия! Вот подумайте сами: в столице сидит целый натуральный институт, в котором учёные мужи годами натирают подбородки и размазывают слёзы по чертежам, но получается у них усреднённое в вакууме фи-гу. Потому что ограничения, — мастер выразительно постучал себя кулаком по лысому черепу, — они у нас в го-ло-ве! В го-ло-ве, понимаете? И из них, — он развёл пальцы веером и направил их от висков вперёд и в стороны, — на нас шоры! Как на лошадках, представляете?! Уж вы-то, конечно, разбираетесь в лошадках!
Я неуверенно кивнула, хотя никак не могла назвать себя лошадиной специалисткой. Арден предупреждал, что мастер Ламба «немного не от мира сего», но это, пожалуй, превзошло мои самые смелые ожидания.