Читать интересную книгу Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

— Спасибо, комиссар. Кто там курит? — зашипел Макей. — Прекратить курение!

И по колонне понеслось: «Прекратить курение».

Варшавская дорога жила. Уже за километр слышно было гудение автомашин, грохот проходящих танков, смутный гул человеческих голосов. Это двигалась на Восток боевая техника врага. Её надо остановить.

Когда партизаны подошли к шоссе, колонна машин только что прошла. Макей решил воспользоваться перерывом. На расстоянии двух километров друг от друга выбросил он свои фланги. Работа должна начать я с флангов и идти внутрь на соединение. Сначала решити взрыть мостовую. Со скрежетом ударились о булыжник ломы, высекая в ночном мраке искры огня. Хлопцы, вооруженные лопатами, рыли в освобожденной от каменного покрова мостовой зигзагообразные траншеи. Потом заверезжали пилы, впиваясь в вековые тела берез, обросших гойубыми лишайниками и покрытых шишкастыми наростами.

— Стой, не вали! — кричал командир второй роты Бабин. — Эй, уходи с дороги! Давай!

С шумом летели деревья вниз и с сильным грохотом ударялись о каменную хребтину дороги. Их клали так, чтобы вершина одного захлёстывала вершину другого.

На левом фланге хлопнул выстрел. За ним другой, третий и вот мрак ночи уже секли, полосуя, трассирующие огненные шмели, воздух рвали винтовочные и пулемётные выстрелы. Еще интенсивнее и резвее шла под огнем противника разрушительная работа партизан. С грохотом продолжали падать деревья, перекапывалось шоссе — и всё это сливалось в один страшный надрывный рёв. Противник, не имея возможности продвигаться по шоссе вперед и неся большие потери от огня партизан, повернул обратно. Его не преследовали. Макей и комиссар, сами принимавшие участие в бою, дали команду прекратить огонь. И снова все силы были брошены на разрушение шоссе. Работали до утра. На протяжении двух километров прекрасная дорога, связывающая столицы России и Польши, была изуродована, казалось, какой‑то злобной силой.

Кто‑то с грустью сказал, кажется Свиягин:

— Эх, какая красота погублена!

— Да, в другое врэмя нас бы за это нэ пахвалили, — ответил комиссар.

Недалеко проходила узкоколейка. Её также разворочали, рельсы согнули. Все сгрудились и с каким‑то смешанным чувством жалости и гордости смотрели на изуродованную узкоколейку, на шоссе, изрытое вдоль и поперёк, на сваленные и нагромождённые друг на друга могучие берёзы. И не верилось, что это сделали они, партизаны.

Макей счёл необходимым. в эту минуту что‑то сказать своим хлопцам, оправдать в их глазах это разрушение, имеющее громадное значение в деле помощи борющейся Советской Армии, сказать, что это не бессмысленное разрушение.

— О нас будут помнить только хорошее, — сказал Макей. — Всё плохое забудется. Не наша вина, хлопцы, если при рубке леса летят щепки. А мы с вами вон какие кряжи повалили!

Восточную часть небосклона уже охватывало пламя зари. В небе меркли последние звездочки. В это время партизаны услышали приближающийся гул моторов.

— Минёры! — закричал Гулеев. — За мной!

Человек тридцать побежали к дороге вслед за коренастой фигурой Михася Гулеева, прыгавшего с березы на березу. Добежав до шоссе, они начали что‑то подсовывать под деревья.

— Прочно сделано, — говорили партизаны, уходя в глубь леса, — теперь пусть попробуют убирать — и сами, пожалуй, уберутся на тот свет.

К Макею подошёл Гулеев:

— Ваше приказание выполнено: дорога заминирована. Положено пятьдесят мин.

— Добро, — сказал Макей и закурил.

Над головами партизан пронеслись, верезжа, миры и взорвались где‑то в стороне. Совсем рассвело.

— Озлились черти! — засмеялся Петых Кавтун.

Они вышли (К поляну и теперь шли начавшей пылить дорогой. Повеяло прохладой. Ласточки летали, едва не касаясь земли острыми чёрными крыльями.

— Скоро будет дождь, — сказал устало дед Петро, ехавший на телеге.

В самом деле: всю южную часть неба заволокла тёмнофиолетовая грозовая туча. Вдруг стало темно. Редкие, крупные капли уже падали на пыльную дорогу и свёртывались в серый комок. В воздухе на солнце сверкали капли дождя, словно от земли до неба были натянуты серебряные струны. Партизаны шли ровной просекой леса и как будто не замечали начавшего хлестать их дождя. Только дед Петро сказал:

— Вот и пошёл! Для яровых добро, каб посеяны были! А то, слышь, одна повилика на полях, як после Батыя.

XVIII

Над многострадальной Белоруссией низко, почти запутавшись в остроконечных верхушках елей, висит багровый серп луны. Большая гроза прошла по лесам Белоруссии: Наливоцкой, Ивенецкой и Беловежской пущам, по Щепковскому, Козловскому, Перуновскому, Усакинскому и другим урочищам, служившим надёжным местом для партизанских становищ. Не по одним лесам прошла эта гроза. Прошла она также по городам и вёснам.

Деревня Борки — одна из самых больших и наиболее красивых деревень Могилёвской области. Стоит ома на полноводной реке Друть, окруженная лесами. В дни майской блокады фашистские варвары, ворвавшись в деревню, устроили там охоту на жителей. Из автоматов и пистолетов они убивали старых и малых.

— Паны, паны! — вопила истошным голосом старуха. — Не убивайте дочку мою, пощадите, паны! Ратуйте, люди добрые!

Тысячу восемьсот человек убили в этот день фашисты в деревне Борки. Только восемь человек каким‑то чудом спаслись от смерти. Теперь они живут в шалашах в глухих дебрях Наливоцкой пущи на небольшом островке среди бурелома и валежника.

Женщина сорока—сорока пяти лет с седыми неуб–равными волосами и блуждающим взором помешанной сидит среди партизан–макеевцев, рассказывая им страш ную быль. Это Авдотья Ивановна Грицевич, жительница деревни К. апуцевичй, Старобинского района, Минской области. Блуждая «як скаженная», пришла она в лагерь макеевцев. Теперь она рассказывает, как тёплой майской ночью немецкие фашисты ворвались в их деревню. 460 человек загнали они в большой колхозный сарай, облили его керосином и подожгли. Народ, объятый ужасом, выломал ворота, хотел бежать, но был встречен пулемётным огнём. Она, уже раненая, была придавлена трупами. Немцы, подпалив со всех сторон село, утром ушли. Женщина с трудом вылезла из‑под трупов своих односельчан. Погибла вся её семья: муж Семён Дмитриевич, двадцатилетняя дочь Маня, семнадцатилетняя Ева и пятилетняя Аня.

Рассказав это, женщина смолкла. Она не плакала, не царапала себе лицо. С седыми распущенными волосами сидела перед пылающим костром, уставив в него свой безумный взгляд. Партизаны предлагали ей есть, но она ничего не брала. Неподвижными глазами смотрела на пылающий костёр, словно что вспоминала, словно что старалась увидеть в этих игривых красных языках, пожравших её родное село, родную семью, её радости.

— Иди, отдохни, тётя, — предложили ей партизаны и, взяв под руки, увели: в один из шалашей лубочного города. Макей, освещённый пылающим пламенем костра, с потухшей трубкой в зубах, стоял у дерева. Он был задумчив. Стиснув зубы так, что трубочка хрустнула, Макей прямой, как столб, отошёл от костра. Тут ему попался комиссар, спешивший в пульвзвод для проведения политбеседы. Они вместе пошли туда.

Беседа комиссара была яркой, насыщенной фактами о фашистских зверствах, о нашей борьбе с этими людоедами.

После комиссара выступил Макей.

— Вас комиссар чему учит? — обратился он к пулемётчикам. — Учит ненависти. Вы крепко дрались под Дручанами, под Развадами, Рудней, Березовым Болотом, станцией Прибор. Вы спустили под откос около тридцати вражеских поездрв с живой силой и техникой брага, разрушили много мостов, шоссейных дорог, побили много фашистских оккупантов. Но этого егцё ма ло. Мало, говорю! Не щадя своей силы и самой жизни, вы должны бить врага, этого лютого зверя. Вот мы скоро пойдём в самое пекло, в самое логово этого зверя, не побоитесь?

— Нет, товарищ командир, не побоимся! — раздалось в ответ со всех сторон.

При тусклом пламени сальной свечи видны были суровые лица, пылающие гневной решимостью глаза. «Да, .эти люди пойдут на всё. До конца», — подумал Макей.

Рано утром следующего дня к Макею пришёл Свиягин. Макей уже сидел за столом и что‑то писал. Обернулся на скрип двери. Улыбка появилась на рябом лице:

— Что скажешь, журналист? А я вот путь-дорогу рисую, — сообщил Макей.

— Далеко?

— Хоть ты и журналист, а и тебе нельзя пока знать.

Свиягин подал потрепанный и порванный листок бумаги.

— Это письмо Михась Гулеев получил. Дядя, что ли, ему пишет.

С первых строк у Макея в глазах зарябило.

— Думаю поместить в журнал, — сказал Свиягин. — А кроме того, листовку выпустить бы надо. Прямо, как есть.

— Добро, — согласился Макей, подумав. — С комиссаром говорил?

— Он тоже говорит, что надо. Вот только машинки нет. Жаль погибла.