Читать интересную книгу Ветер в лицо - Николай Руденко

Никто не знал на заводе, как трудно было Доронину скрывать свое гнетущее настроение.

Доронину теперь совершенно ясно, что Солод не тот, за кого себя пытается выдать. Но какая существует связь между ним и Федором Голубенко? Неужели поведение Федора — просто какая-то случайность, недоразумение?

Распутывать этот клубок Доронин не счел для себя возможным и передал полученные им сведения тому, кому надлежало их передать, кто сумеет сделать это лучше, осторожнее и надежнее, чем он.

Где Солод? Удастся ли его найти, задержать? Или он уже убежал, снова сменив фамилию?..

Сегодня ночью органами милиции были задержаны бухгалтер Сорока и директор подсобного хозяйства Сомов. Они куда-то везли на машине избитого, полуживого Козлова. Значит, Солод на заводе был не одинок. Действовала хорошо организованная банда. Под носом у Доронина... Вот тебе и бдительность! Надо немедленно навестить Козлова. Говорят, что его жизни опасность не угрожает... Зато клубок вокруг него распутывается. Это его окончательно вылечит, поставит на ноги.

Доронин шутил, улыбался, как всегда, но вина перед партией его мучила. Ведь только случайно Солоду не удалось снова пролезть в партию — с рекомендацией парторга завода...

Затем Макар Сидорович подумал: «Разве можно считать случаем разоблачение Солода? Нет, это не случай — это закономерность. Наступили времена, когда он не мог оставаться не изобличенным. Такие, как Солод, хотели замутить как можно больше воды... Но море даже после шторма бывает мутным только под берегами. И не им, пигмеям, поднимать шторм...»

А в это время экспресс-лаборатория получила по пневмо-почте пробу от Круглова. Валентина бросилась к сверлильному станку, не сводила глаз со сверловщика, берущего стружку для анализа. Несколько фарфоровых лодочек стояли на столе, лаборантки готовы были выхватывать стружку пальцами из-под самого сверла, всем не терпелось, все волновались, будто перед ними была не металлическая стружка, а билеты с вопросами на экзамене. Анализ пробы был сделан за две минуты. Он точно соответствовал заказу.

Коля Круглов отошел от пульта, вытер потное лицо, улыбнулся. Плавка была закончена за пять часов! История сталеварения такого успеха еще не знала.

Валентина выбежала из лаборатории, держа в руках небольшую стальную болванку. Она несла ее на ладони, крутила в руках, смотрела на нее такими глазами, что казалось — сейчас поцелует. Так поэт несет свою первую книгу. Лида шла рядом и тоже улыбалась. Доронин посмотрел на нее и, тяжело вздохнув, отвел взгляд — Лида еще не знала правды о том, кого она любила, кому безгранично верила...

Круглову жали руки Доронин, Гордый, Сотник. А Коля смущенно улыбался, лицо его покраснело. Он отвел Сотника сторону и тихо сказал:

— Простите. Я погорячился.

— Вы о чем? — Удивился Сотник.

— Я вас обидел.

— А-а, вот что! — Виктор сдержанно засмеялся. — Пустяки. Вы были правы.

Виктор смотрел на Валентину и радовался за нее. Как же она хороша в своей радости! Доронин и Гордый обнимают ее и Лиду. Вот бы и ему подойти, обнять, поцеловать... Да, им можно, а ему...

Подходит, берет ее горячую руку, грустно смотрит в голубые глаза, в дороге лицо, освещенное радостью.

— Поздравляю тебя, Валя.

Голос его звучит нежно, взволнованно. На минуту забыто, что они в цеху, на них направлено несколько десятков пар глаз сталеваров, разливщиков, каменщиков. Они не слышат грохота стали, неизвестно откуда берущегося на металлургическом заводе, — там, где загрохотало, уже не грохочет, а грохочет в другом месте, и сколько бы ты ни искал того другого места — не найдешь, потому что этот железный оркестр так огромен, что каждый музыкант ударяет по своей клавише, возможно, раз в сутки. Но Виктор и Валентина не слышат этой милой сердцу музыки. Рука задержалась в руке дольше, чем это бывает в обычном поздравлении, глаза смотрят в глаза, медленно опускаются. Валентине стыдно, что она совсем недавно пыталась себя убедить, будто Виктор здесь лишний. Ведь это неправда. Он лишним для нее не может быть никогда.

Виктор думал о том, что он в последний раз держит эту милую, горячую руку. Его миссия закончилась, завтра он должен сесть на самолет и вылететь в Москву. Правда, работа Валентины еще не завершена. Еще надо провести десятки опытов. Но он и так задержался на заводе дольше, чем мог.

Валентина чувствует, что больше нельзя оставлять руку в его руке.

— Спасибо, Виктор...

Вырвала руку, побежала в лабораторию, закрыла за собой дверь. А Виктор стоял и смотрел, как течет по желобу к широкому ковшу Колина сталь.

Надо немедленно ехать. Завтра он навестит Олега, повезет на острова. Видимо, трудно будет «дяде» стать отцом...

Его размышления нарушил молодой работник Харьковского института Крамаренко:

— Смотрите, как она сияет... Очень красиво. А лучше всего то, что эта сталь выплавлена так, как еще никто в мире не плавил. Между прочим, в данном случае сыграли свою роль и умение сталевара, и исключительные условия. Гордый без нас...

Крамаренко не закончил свою мысль, но Виктор его понял. Да, Гордый без их помощи, только благодаря своему умению, провел плавку за пять часов тридцать минут. Но что такое полчаса, на которые обогнал его теперь Круглов? Пусть Круглов поставил рекорд также главным образом за счет мастерства. Пусть они помогли ему опередить Гордого только на полчаса. Но когда новый метод позволит каждому сталевару экономить полчаса, то страна получит дополнительно миллионы тонн стали в год! Да, не тысячи, а миллионы...

Виктор был уверен, что новый метод таит в себе огромные возможности. Их еще надо изучать, распространять. Впереди много трудностей. Еще немало работы и Валентине, и институту, и всем сталеварам. То, что сделал Круглов, должно стать завтра общедоступным. И бесспорно, станет. Итак, радость Валентины и всего заводского коллектива не бесполезна. Завтра Круглов будет работать в таких же условиях, как и все сталевары. А послезавтра эта печь будет школой нового метода для других. Может, все-таки надо задержаться на несколько дней? Да, надо задержаться.

Виктор не хотел признаваться даже себе, что не только новые эксперименты являются причиной задержки с отъездом. Он корил себя за то, что там, в больнице, обращался с Валентиной, как обиженный мальчишка, и был рад, что сейчас произошла молчаливая беседа, из которой они многое для себя выяснили. Но этого мало...

Сотник постоял, подумал, докурил сигарету. Растоптал ее на железной плите цехового пола и пошел в лабораторию.

Валентина стояла лицом к двери, опершись руками о письменный столик. Она не удивилась появлению Виктора, как будто знала, что он вот-вот должен войти. Опустила голову, носком туфельки чертила что-то на полу.

— Валя!..

Она не подняла глаз. Виктор подошел, взял ее за руки.

— Валя... Прости.

Ей казалось, что все это происходит не наяву, а во сне. Вот они, его руки. Те же. И чья это рука дрожит — его или ее? Стук чьего сердца она слышит?..

Держа ее руки в своих, Виктор тихо сказал:

— Когда там, на вокзале, я узнал о твоем замужестве...

Валентина резко подняла голову, пристально посмотрела на Виктора.

— На каком вокзале?.. От кого?

Голос ее дрожал, башмачок застыл в неподвижности, пальцы оторвались от крышки столика.

— На нашем. От Федора. Я ехал искать тебя. Разве он не рассказывал о нашей встрече?..

Валентина шагнула к Виктору. Лицо ее побледнело, только вокруг ямочек на щеках появились розовые пятна. Так вот когда и от кого Виктор узнал о ее замужестве. Значит, он ехал к ней. Искал ее!.. И Федор ей ничего не сказал. Или же сказал, но Виктор не захотел с нею даже встретиться? Почему же тогда для Виктора осталось тайной, что у него есть сын?..

— А о сыне он тебе сказал?..

Виктор на этот вопрос ответил не сразу. Он прошелся по маленькой комнатке — три шага вперед, три шага назад. Снял металлическую крышку с чернильного прибора, покрутил ее на столе — и она забегала по черному дерматину вращающимся волчком. Он накрыл ее ладонью. Это его немного успокоило.

— В том-то и дело, что сказал... Но как? Он сказал, что это его сын. Мне стало ясно: я — лишний... Что же делать? Сел на поезд, поехал на Магнитку. Несколько раз писал тебе. Но... Ты спрашивала, женат ли я. Нет, Валя. Возможно, никогда и не женюсь. Для этого надо любить. А я...

Виктор не договаривал мысли и потому, что волновался, и потому, что следил за глазами Валентины. Зрачки сделались широкими, синий ободок вокруг них стал тоненьким, едва заметным. Красные пятна на щеках исчезли. Дышала она тяжело, с длинными паузами. О чем она сейчас думает?..

А Валентина думала не о Викторе, — о Федоре. Так вот какой ценой он держал ее возле себя! Сколько раз она жаловалась, что другие могут хоть на могилу съездить, а она даже не знает, где похоронен Виктор... И Федор ей сочувствовал, говорил о друге хорошие слова, как и полагается говорить о мертвых. А она верила в это сочувствие, почитала в нем любовь и уважение к погибшему товарищу, преданность дружбе. И может, это была именно та цепочка, что держала ее возле Федора... Вдруг оказывается, что все это — жалкое, бездушное лицемерие.