Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне, однако, Кушбармак покидать не хотелось. Кругом трава, зеленая, мягкая. В небе — птицы. Жаворонок повис прямо над нами. Застыл в воздухе, трепещет крылышками и заливается. Песнь такая звонкая, такая красивая, что, кажется, лучше и нет на свете.
— Слушай! — ткнул я пальцем в бок Сафара.
— Слушаю, — ответил он, но осла не остановил, но перестал понукать его, ударяя концом веревки по спине.
— Нет, ты не слушаешь. Если бы слушал, то остановил своего одноухого.
— Так жаворонка слушает не одноухий, а я. Ему что жаворонок, что петух — все равно. Он сам мастер петь.
Сафар пощекотал шею осла, и тот разразился таким ревом, что не только жаворонок, все птицы Кушбармака онемели от ужаса.
Шутка Сафара мне не понравилась. Я протянул руку и дернул повод одноухого. Дернул, видимо, не так, как надо. Осел взбрыкнул задними ногами и скинул меня со спины.
Совершая полет, я не успел ни за что ухватиться, даже за хвост одноухого. Хвост я увидел, находясь уже на земле. Осел, весело помахивая им, скакал по дороге, догоняя своих сородичей.
Не всякое падение бывает печальным. Меня принял куст полыни, и принял так нежно, что ни одна часть моего тела не пострадала. Во всяком случае, я не почувствовал боли. Новое положение мое показалось мне очень приятным. Я словно лежал на мягкой курпаче. Надо мной было небо, и в нем пели птицы.
Говорят же, нет худа без добра. Сбросив меня со своей глупой спины, осел дал мне возможность насладиться песней. Как она была прекрасна! Как звонка!
Жаворонок старался изо всех сил и старался, видимо, для меня. Иначе зачем ему было висеть над моей головой. Он мог бы петь в другом месте — небо так высоко, а степь так широка!
— Спасибо тебе, птица, — шептал я, благодарный. — Никогда я не слышал песни чудесней. Ах, тургайджан! Ах, жавороночек!
Сафар-чиканак сумел остановить скакавшего осла, я так думаю, иначе не смог бы повернуть его назад и подъехать ко мне. Надо представить себе выражение лица моего друга, когда он увидел меня лежащим на спине с раскинутыми руками. Испуг и страдание были в его взгляде.
— Назир, ты жив? — произнес он дрожащими от страха губами.
Конечно, я был жив, и не только жив, но и наслаждался, слушая песнь жаворонка, и мне не хотелось прерывать удовольствие. Потом я был немного обижен на друга за то, что он не внял моей просьбе и не остановил своего одноухого. Я молчал, счастливо улыбаясь.
Сафар-чиканак спрыгнул с осла и наклонился надо мной. Улыбка выдала меня.
— Жив, жив! — закричал он радостно. — Слава богу, жив! А я напугался…
— Тихо! — прошептал я. — Слушай!
— Что слушать? — не понял меня Сафар.
— Песню слушай.
Смущенный, ничего не разобрав толком, Сафар поднял голову и стал смотреть в небо.
— Как ты думаешь, почему эту птицу называют суфитургай? — спросил я.
— Ие знаю, — пожал плечами Сафар.
— Надо было назвать ее не суфитургай, а чулбул-були — соловей степи.
— Наверное, — опять пожал плечами Сафар.
— Хотя нет, — возразил я сам себе. — Пусть в степи живут воробьи, чижи, стрижи разные, а в кишлаке и в городе — жаворонки. Так было бы лучше. Согласен, Сафар?
Друг мой не мог взять в толк, что мне нужно от бедных птиц. Зачем я решил переселить их из одного места в другое? Поэтому он сказал неопределенно:
— Я-то согласен, а вот согласятся ли на это чижи и стрижи…
— Нет, я серьезно говорю, — стал я доказывать другу. — Почему такая чудесная птица должна жить в голой степи? Нет тут ни воды, ни дерева. Петь ведь лучше, не держась за воздух, а сидя на зеленой ветке.
Сафар опустился рядом со мной на траву. Разговор о жаворонке, кажется, заинтересовал его.
— Птиц нельзя переселять, куда захочется. Они все равно прилетят назад, в родное место. Ты видел белых аистов? Всю зиму они живут далеко на юге, а ранней весной возвращаются домой, к своим гнездам.
— В Джизак?
— Ну и в Джизак. На Каландархане у них гнезда.
Я видел белых аистов, сидящих на высоком дереве и минарете, а вот, когда прилетают или улетают, не знал. Должно быть, это происходило ночью, в темноте.
— Аист вьет гнездо все-таки в городе или кишлаке, а не в степи, — продолжал я вести свою мысль о переселении птиц к людям. — И голуби гнездятся около домов. Мог бы жаворонок жить рядом с нами. Проснешься утром, а он поет во дворе, душу радует.
Моя мечта представлялась Сафару нелепой. Он видел мир разумно устроенным и не желал его переделывать в угоду чьей-то прихоти.
— Твою душу он порадует, а свою омрачит, — сказал Сафар. — Жаворонок во дворе и петь-то не станет. Помрет от тоски. В клетке кому жить захочется!
— Перепелка живет, — заметил я. — И даже в темноте поет.
Сафар-чиканак недовольно махнул рукой.
— Разве она поет? Кричит…
Тут с другом нельзя было не согласиться. Перепелка действительно кричала. От тоски, наверное. На волю просилась. Дом-то ее в полях зеленых.
— Да, — вздохнул я. — Жаворонка, пожалуй, в клетку не посадишь. Ему небо надо. Вот такое — синее, синее…
Мы замолчали. Жаворонок должен был снова начать свою песнь. Перед тем, как отправиться в дорогу, хотелось еще раз услышать чудесного певца. Я зажмурил глаза, ожидая первой ноты, высокой, звонкой. Вокруг стояла тишина. Степь тоже затаилась, ждала песню.
Вдруг Сафар сказал:
— Перепелка!
— Какая перепелка?! — озлился я. Друг мой перепутал жаворонка с перепелкой.
— Самая обыкновенная, — объяснял Сафар. — Вон в траве.
Я не поверил. Померещилось, что ли, другу? Откуда здесь перепела? Не место им рядом с жаворонком. Но Сафар-чиканак настаивал:
— Слышишь, слышишь? Кричит!
Действительно где-то далеко в траве прозвучало негромкое: пит-пиль-дык! Пит-пиль-дык!
— Да, перепелка.
— Я ж говорил! — обрадовался Сафар-чиканак. — Их тут много. Крикнет одна, откликнутся остальные. Будем считать. Умеешь различать голоса?
Пот, голоса перепелов я не различал. Если кричали сразу несколько, мог, конечно, уловить разницу, но вот в отдельности они казались мне одинаковыми. Да я и не хотел заниматься бесполезным делом. К чему нам эти перепела? Считать их можно и в городе. По вечерам во дворах раздается их бесконечное: пит-пиль-дык, пит-пиль-дык.
А Сафар-чиканак загорелся. Поднял голову и стал слушать. Никогда я не видел своего друга таким возбужденным. Словно не перепела, а райские птицы должны были выскочить из травы.
Минуты две или три длилось ожидание. И наконец прозвучало ответное пит-пиль-дык. Прозвучало с другой стороны. Первая перепелка обрадованно защелкала языком. Вторая повторила. Началась перекличка.
Как завороженный, Сафар слушал крик перепелов.
— Останемся, — прошептал он.
В его широко открытых глазах был неописуемый восторг.
— Останемся… Останемся…
Я не понимал, что происходит с Сафаром, и спросил удивленно:
— Зачем оставаться?
— Будем ловить перепелов.
Удивление мое возросло.
— А как же янтак?
— Янтак никуда не денется, а перепела улетят.
— Пусть летят. На что они нам?
Сафар посмотрел на меня с таким презрением, будто я произнес несусветную глупость.
— Хорошая перепелка стоит коровы, а то и лошади.
Для меня это было новостью. Наверное, Сафар-чиканак преувеличил стоимость перепелки: маленькая, с кулак, перепелка и большая, выше меня ростом, лошадь! Ну, пусть не лошадь, а корова, и то много. Коровы, кстати, у Сафара-чиканака по было, как не было и у меня. Конечно, надо поймать перепела и вернуться домой с коровой. Это обрадует матушку.
— Как же мы поймаем перепелку? — поинтересовался я. — Ведь у нее крылья, она улетит.
— Поставим силки.
Сафар что-то понимал в ловле птиц. Можно было ему поверить. Но слишком уж легко все получалось. Поставь силки — и получишь корову. Наверное, кроме силков, еще что-то нужно.
Оказывается, Сафар знал, что еще нужно. Он деловито объяснил мне:
— Построим шалаш, будем здесь жить и ловить перепелов. В силки они попадаются обычно ночью.
— Ночью? — напугался я. — Ночью в степи рыскают волки. Они съедят вас до того, как твои перепела попадут в силки.
— Не бойся! — успокоил меня Сафар. — Волки рыскают там, где есть скот. Они нападают на коз и овец.
— И на ослов, — добавил я. — Учуют вашего одноухого и явятся в гости.
— Эх ты, трус! — бросил мне обидное слово Сафар. — Если так боишься волков, приведем сюда Арслана. Он любого серого одолеет.
Арслан, нес моего друга, был действительно крупным и сильным. Он, пожалуй, смог бы справиться с волком. Но, кроме волков, здесь могут оказаться ящерицы, змеи, скорпионы. Встреча с ними тоже малоприятна. Но и об этом подумал мой друг.
— Окружим себя волосяной веревкой и ни одно злое насекомое не переступит ее. Ну, согласен? — потребовал от меня решительного ответа Сафар.
- Эта странная жизнь - Даниил Гранин - Историческая проза
- Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле - Сергей Львов - Историческая проза
- Последняя стража - Шамай Голан - Историческая проза