Читать интересную книгу Вне закона - Дональд Уэйстлейк

— Не понимаю, почему ты с таким старанием штопаешь этих мятежников, — как-то обратился к нему санитар. — Федералы говорят, что собираются положить конец рабству, а ты помогаешь их врагам.

Он пожал плечами:

— Я не вижу в Огасте федералов, или у меня что-то со зрением? Я не вижу армию, которая идет сюда, чтобы дать мне свободу. Поэтому я делаю то, что должен делать, и мы посмотрим, что будет, когда война закончится.

А кроме того, думал он, желать Конфедерации погибели — это одно, и совсем другое — игнорировать страдания мальчика-солдата, у которого еще и борода не растет должным образом. Иногда он задавался вопросом: а что случилось с мужчиной, которого он «воскресил», вытащил из гроба, где тот неминуемо бы задохнулся? Сумел ли он перейти горы и добраться до какого-нибудь свободного штата, и что это могло изменить?

Харрис не знал, что такое грядущая свобода и с чем ее едят, но здесь хватало работы для десятерых таких, как он. Поэтому Грандисон зашивал, обрабатывал, перевязывал раны. «Я же справлялся с мертвыми, — говорил он себе. — Работать с живыми ничуть не хуже».

Но разумеется, было хуже.

Этот восемнадцатилетний рыжеволосый мальчик-солдат родился в Южной Каролине, и его жизнерадостность не могла омрачить даже рана на ноге. Он был любимцем палаты и вроде бы шло на поправку, благо его окружали вниманием и материнской заботой дамы Огасты, часто навещавшие раненых. Медицинские сестры уже говорили о том, что скоро его отправят домой.

Грандисон шел по коридору, когда кто-то из пациентов на костылях вывалился из палаты и схватил его за рукав.

— Ты должен зайти к нам. Из маленького Уилла вдруг струей хлынула кровь.

Он поспешил в палату и протолкался сквозь толпу раненых, окруживших койку молодого человека. Пропитанную кровью простыню стянули, обнажив исхудалую белую ногу и торчащий из кожи заостренный осколок кости. Кровь струями била из раны. Без единого слова Грандисон сел на кровать, зажал пальцами рану.

— Я только хотел дойти до ведра, чтобы справить нужду, — говорил юноша едва слышно. Чувствовалось, он на грани потери сознания. — Мне надоело все время просить кого-то, чтобы они помогли мне. Я хорошо себя чувствовал. Вот и хотел дойти сам.

Грандисон кивнул. Заживающая берцовая кость сломалась под весом юноши, повредила артерию, и осколок пробил кожу. Мужчины, столпившиеся у кровати, шептались между собой, но с юношей никто не заговаривал.

— Мне позвать хирурга? — спросил Грандисона один из раненых.

Он покачал головой.

— У хирурга сегодня ампутация. Да и звать его бессмысленно.

Юноша посмотрел на него:

— Вы можете остановить кровь, сэр?

Он отвернулся, понимая, что обращение «сэр» относилось к его медицинским навыкам, а не к нему лично, но все равно тронутый до глубины души. У рыжеволосого юноши доброе сердце. Он был всеобщим любимцем.

— Принести иголку? — предложил кто-то. — Зашьете рану?

Он крепко сжимал пальцами рану, но не мог сидеть здесь вечно. Ему хотелось сказать: «Вы когда-нибудь видели, как режут теленка?

Мясник берет острый нож и рассекает артерию на шее. И сколько после этого течет кровь? Минуту? Две?» Тут был тот самый случай. Артерию повредили не на шее, но исход от этого не менялся… и исход неизбежный.

— Но я хорошо себя чувствую, — бормотал юноша. — Нет никакой боли.

Грандисон, не обращая внимания на толпу, смотрел в карие глаза рыжеволосого юноши.

— Твоя артерия разрезана надвое. Лекарства от этого нет.

— Вы не можете остановить кровотечение?

Он бросил взгляд на свои пальцы, сжимающие белую кожу. Теплота плоти вызывала желание убрать руку. Он глубоко вдохнул.

— Я его остановил. Пока зажимаю рану, ты будешь жить.

Юноша смотрел на него; наконец понял смысл сказанного. Кивнул.

— Все ясно. Вы сможете зажимать ее пару минут? Я хочу помолиться.

— У меня есть бумага, Уилл, — сказал кто-то. — Ты должен попрощаться с родителями. Я запишу твои слова.

Юноша вопросительно посмотрел на Грандисона, который вновь взглянул на свою руку.

— Давай. Я постараюсь.

Дрожащим голосом юноша произнес слова прощания с родителями. Говорил спокойно, даже с некоторым недоумением, словно происходило все не с ним. Оно и к лучшему. Страх ничего не менял, но заражал других. Не хватало только паники в палате. В мертвой тишине звучал только голос юноши. Грандисон отвернулся. В эту минуту ему хотелось быть где угодно, только не здесь. Присутствие посторонних неуместно при последних минутах жизни.

Парень смолк, продиктовав письмо, затем принялся молиться, рыдая.

Грандисон посмотрел на бледное лицо юноши, увидел спокойствие.

— Можно? — спросил он.

Юноша кивнул, и Грандисон убрал руку.

Через минуту молодой человек умер. Вокруг кровати плакали раненые солдаты, а Грандисон укрыл застывшее тело простыней и вернулся к выполнению своих обязанностей. Позже он собирался зайти в комнату для мертвых и поговорить с юношей, сказать ему, что смерть — освобождение от еще больших ужасов, и пожелать покоиться с миром, но раненых было слишком много, не нашлось свободной минутки и до комнаты мертвых он так и не добрался.

Война пришла в Огасту на носилках, отозвалась нехваткой продовольствия и промышленных товаров, но без реющих флагов и грохота пушек. В Огасте, правда, думали, что без этого не обойтись. Когда генерал Шерман вел свою армию к морю, войска заполнили город, чтобы защищать его от северян, а отцы города приняли решение поджечь пороховые заводы и арсенал, но не отдавать их в руки врага. Однако Шерман проигнорировал Огасту и пошел на север. В Южную Каролину.

Три месяца спустя война закончилась, и федеральные войска пришли оккупировать город.

— Я — трон, Грандисон, — однажды майским утром объявил Томми Уилсон. — А Мэдисон, он всего лишь доминион.

— Это хорошо. — Харрис даже не посмотрел на мальчиков.

Он прибирался в маленькой комнатке в медицинском колледже на Телфер-стрит. Комнатка тринадцать лет прослужила ему штаб-квартирой и кладовой. Но война закончилась, и он стал свободным. Подумал, может, попытать счастья в Гамбурге. Поговаривают, будто янки дают свободным людям работу, чтобы заменить белых. Надо бы разобраться на месте.

Внезапно до него дошел смысл слов Томми Уилсона.

— Трон? Я думал, трон — это королевский стул.

— Да, трон может быть и стулом, — ответил Томми с видом всезнайки. — Но это еще и ранг ангелов. Мы играем в ангелов, Мэдисон и я. Мы собираемся выйти в мир и обращать в свою веру язычников.

— Что ж, это неплохо, мальчики. Вы собираетесь… каких язычников?

— Солдат, — уточнил Мэдисон.

Томми кивнул.

— Они ужасно себя ведут, знаешь ли. Пьют, дерутся, произносят имя Господа всуе.

— И, клянусь Богом, мы призовем их к порядку.

— Твой отец знает, где ты?

Томми кивнул.

— Он сказал, что я могу поиграть на улице.

Мэдисон Ньютон пожал плечами.

— Мистеру Хоупу все равно, где я и куда хожу. Он теперь живет в моем доме, но он не мой отец. Говорит, что собирается увезти маму и их новых детей на север, но я и Сисси поехать не сможем.

Грандисон кивнул. Фанни Ньютон давно уже стала Фанни Хоуп, родила еще двоих детей с белоснежной кожей и светлыми глазами. И ему оставалось только гадать, что станет с детьми доктора Джорджа.

— Солдат не беспокойте, — велел он мальчикам. — Они могут пристрелить вас.

Томми Уилсон радостно улыбнулся:

— Тогда мы станем настоящими ангелами.

— Теперь мы должны называть тебя «судья», мистер Харрис?..

То ли война, то ли волнения за близких превратили мисс Альтею в старуху. Волосы поседели, она щурилась, вглядываясь в него через толстые линзы очков без оправы.

Он перевез семью на другой берег реки, в Южную Каролину, но приезжал в Огасту по разным делам. В это утро встретил мисс Альтею на Броуд-стрит. С корзинкой для покупок она шла на рынок. Он с улыбкой вежливо ей поклонился.

— Конечно, вы можете называть меня судьей, если вам хочется, мэм. Но не думаю, что мне доведется увидеть вас в суде, мисс Альтея. Я буду счастлив нести вашу корзинку, если вы поделитесь со мной новостями о вашей прекрасной семье. Как поживаете?

— Ну, терпимо, — со вздохом ответила она. — Мои глаза уже не такие, как раньше… вышивание при плохом освещении, ты понимаешь. У мальчиков все в порядке, они растут и уходят. Но теперь у меня маленькие Мэдисон и Сисси. Мистер Джеймс Хоуп увез их мать в Нью-Йорк. Вместе с их маленькими девочками. Ты знаешь, что они назвали самую младшую в мою честь? Маленькая Альтея. — Она опять вздохнула. — Мне их недостает. Но расскажи о себе, мистер Харрис. Судья периода Реконструкции. И с чем это едят?

Он пожал плечами:

— Я не принимаю решений по серьезным делам. Занимаюсь мелочевкой. Пьяные драки. Нарушение порядка. Кража куриц, не лошадей. Но когда я вхожу в зал суда, все должны встать, выказывая уважение, и мне это нравится. Я полагаю, Фанни… миссис Хоуп понимает, о чем я говорю.