А слуг также, смотря по вине и делу, учить и наказывать и посечь, а наказав и пожалеть, госпоже за слуг заступаться при разбирательстве, тогда и слугам спокойней. Но если слову жены или сына или дочери слуга не внемлет, и не делает того, чему муж, отец или мать его учат, то плетью постегать, по вине смотря». И поясняется, как надо наказывать слуг: «Плетью же наказывая, осторожно бить, и разумно, и больно, и страшно, и здорово, если вина велика. За ослушание же или нерадение, рубашку сняв, плеткой постегать, за руки держа и по вине смотря…» [439]
Я здесь не спорю, правильно это или нет, выпороть слугу, если он, предположим, ворует (может быть, правильнее отправить сразу на виселицу, как делали в Англии?). Хочу лишь отметить, что речь идет не о жене! Писатели и журналисты, переписывающие друг у друга цитату с многоточиями, могут этого не знать. Но неужели не читали полный текст «Домостроя» либеральные историки XIX в., которые исказили цитату и запустили ее в оборот [440]? Или современные историки, использующие ее в искаженном виде [441]? Нет, они должны были знать подлинник. Следовательно, подлог преднамеренный. Вот и спрашивается: можно ли доверять таким историкам в других вопросах? В очернительстве Ивана Грозного?
На самом деле «Домострой» — очень толковая энциклопедия хозяйственной жизни. Это было характерно для всей средневековой литературы, книги были дорогими, и покупатель хотел, чтобы в одной книге было собрано «все» в той или иной области знаний. В «Домострое» и есть «все». Как правильно молиться, прикладываться к иконам, содержать дом, как строить отношения между членами семьи, хозяевами и работниками, как принимать гостей, ухаживать за скотом, как лучше и дешевле по сезону закупать продукты, заготавливать впрок рыбу, грибы, капусту, как их хранить, как делать квас, мед, пиво, приводятся рецепты сотен блюд.
И все это объединяется понятием «дома» как единого организма. Здоровый организм — и жизнь будет хорошая, неладно в доме — дела пойдут наперекосяк. А различные стороны жизни увязывались между собой требованиями Православия. Любое правило подкреплялось церковными: как будет полезнее для спасения души. Причем «Домострой» предусматривал четкое распределение обязанностей. За мужем закреплялись в основном «внешние» функции — заработок, служба и т. д., а жена полноправно распоряжалась внутри дома. Никакого унижения или дискриминации, а рациональное разделение труда. Но «Домострой» определял хозяйственные и бытовые взаимоотношения в семье. Если же коснуться других отношений, личных, то не мешает еще раз вспомнить, в XVI в. людей наставлял не только «Домострой». Тогда же было написано «Житие святых Петра и Февронии». Конечно, любовь святых покровителей семьи и брака — идеал. Но тот самый идеал, к которому должны были стремиться люди.
Что же касается книг, то Иван Васильевич и Макарий сделали решающий шаг к расширению их производства, создали первую в нашей стране типографию. Мы уже упоминали, что в 1553–1554 гг. она выпустила первую русскую печатную книгу, узкошрифтное Евангелие. В 1555–1556 гг. последовала вторая книга, Триодь посная (Трепеснец). В 1558–1559 гг. появилась третья, среднешрифтное Евангелие, в 1559–1560 гг. была издана среднешрифтная Псалтирь. А в 1563 г. «повелением бгагочестиваго Царя и Великого Князя Ивана Васильевича всеа великия России Самодержца и благословением преосвященного Макария, митрополита всея Руси» начинается работа дьяка Ивана Федорова [442], выходят Апостол, Часослов. Это позволило не только обеспечить необходимыми книгами русские храмы, но и направлять их в Литву, Грецию, Сербию, Болгарию, где в них была острая нужда.
И в центре этих культурных процессов была фигура царя. Он был не только одним из самых образованных людей своего времени, но и замечательным писателем. Фактически он стал родоначальником такого жанра, как отечественная публицистика [443]. Иван Васильевич писал свои послания сочно, образно, живым русским языком. Не связывал себя искусственными рамками стилей, которые в данное время почитались «классическими». Его мысль льется свободно, следуя только воле автора, меняет направление, применяет различные формы и приемы. Здесь и строгая логика, и остроумная ирония, и умелое оперирование фактами, и четкие выводы. Разнообразие ничуть не нарушает единства, и все вместе позволяет достичь той цели, для которой писалось данное произведение.
Но это осуществлялось, так сказать, в рамках служебных обязанностей. А чем царь увлекался в свободное время? Байки Карамзина и прочих авторов о буйных застольях с приближенными оказываются вообще голословными. Наоборот, Михалон Литвин, хоть и враг русских, свидетельствует, что Иван Васильевич поставил во главу угла трезвый образ жизни [444]. А на досуге государь занимался тем, что с разгульем никак не вяжется. Он писал прекрасные молитвенные произведения и церковную музыку. Ему принадлежат такие творения, как мощный и прониктовенный Канон Ангелу Грозному воеводе (Архистратигу Михаилу), стихиры на праздники преставления святого митрополита Петра, Сретения Владимирской иконы Божьей Матери, тропарь святому Даниилу Переславскму и др. [445]. Предполагают, что Иван Грозный являлся автором и молитвы святому Архистратигу Михаилу, помещенной у входа Чудова монастыря в Кремле и до сих пор очень известной среди верующих [446].
Но каноны, стихиры, тропари — не просто духовные, это музыкальные произведения. А Иван Васильевич был знатоком церковной музыки, пел в хоре, собирал капеллу лучших певчих. Это было высокое искусство, и в XVI в. оно тоже достигло расцвета. Музыку для своих творений Государь сочинял сам. В 1989 г. Всесоюзная фирма «Мелодия» выпустила альбом из двух грампластинок «Стихиры Ивана Грозного» в исполнении Мужского вокального квартета под руководством заслуженного артиста республики Игоря Воронова. В аннотации музыковед А. Рогов отмечал: «Торжественно, словно поступь праздничного крестного хода, звучат стихиры Ивана Грозного. Как это было свойственно древнерусской музыке того времени, они строго унисонны, одноголосны. Но строгая «соборность» характера пения не рождает однообразия и звуковой безцветности. Великолепно «опеваются», многократно повторяясь, отдельные звуки, создавая как бы ювелирную огранку особо значимым по смыслу словам и фразам… Строгие и суровые, как сама эпоха, песнопения Ивана Грозного вместе с тем подлинно фундаментальны» [447].
В литературе с какой-то стати внедрилась легенда, будто царь был противником народного искусства, со Стоглавым Собором осудил игры скоморохов. Но историки, повторяющие это, вероятно, не читали Стоглав. Он запретил только «бесовские песни» и игры на свадьбах, где подобные потехи с языческой подоплекой и непристойным содержанием смешивались с церковным чином венчания. Обращалось внимание и на тех скоморохов, которые, «совокупясь ватагами многими до 60 и до 70 и до 100 человек и по деревням у крестьян сильно едят и пиют, и из клетей животы грабят и по дорогам разбивают». То есть, когда скоморошество превращалось в прикрытие уголовных банд. Во всех прочих отношениях народное творчество никаких ограничений не знало.