Однако пока шотландцы восхищались благородством, мужеством и добродушием куна, совет Каледонии запоздало осознавал, что у индейцев нет никаких ценностей, которыми они могли бы расплатиться за товары компании. Те партии преисполненных надежд шотландцев, что отправились с проводниками куна на поиски золотых копей, вернулись со стертыми ногами и утраченными надеждами, а другие колонисты, побывавшие в деревнях куна в надежде найти обширные поля и нивы, по возвращении уныло описывали простые шалаши и жалкие клочки банановых плантаций. Кроме того, некоторые шотландцы упорно считали куна шайкой дикарей, только и мечтающих перерезать их ночью. Эти «Кассандры» предостерегали, что индейцы по простоте своей с той же готовностью станут помогать и испанцам, которые явятся для нападения на Каледонию.
Однако в данный момент советники считали своим долгом выполнить законные обязательства, заключив с аборигенами договор, который давал бы компании официальное право на владение Каледонией. Соответственно они уговорили двух вождей местных кланов поставить на бумаге закорючки, обозначив, что куна предоставляют колонии ближайшие окрестности в обмен на покровительство компании. Вожди куна вряд ли отчетливо понимали, что делают, к тому же договор был заключен постфактум, ведь колонисты уже заняли землю и возводили на ней постоянные строения. В награду за сотрудничество советники вручили одному из подписавшихся куна роскошный пергамент, перевязанный красивой золотой ленточкой, удостоверяющий, что тот отныне является офицером ополчения компании. Согласно новой должности, ему подарили пару пистолетов и отличную шотландскую шпагу с ажурным эфесом. Вскоре простые куна, плававшие вокруг шотландских судов на своих каноэ и глазевшие на европейцев в надежде выжать из моряков еще немного выпивки, украсили носы лодчонок флагами компании.
Однако первые изъяны, выявившиеся в «столь ценном самоцвете», как называли Каледонию, уже начинали внушать беспокойство. С каждым днем колонисты узнавали о новых фундаментальных недостатках нового дома. Наиболее неприятным открытием стала погода, сырая и ветреная с первого дня их появления и не желавшая исправляться. От сырости гнила одежда и плесневела провизия, душная жара отбивала всякое желание трудиться. Еще большее уныние одолевало работавших в поле, видевших, как мало эффекта дает борьба с зарослями, и начинавших подозревать, что им никогда не удастся расчистить поля. Сооружение форта Сент-Эндрю потребовало много рабочих рук, и полевые работы настолько задержались, что совет осознал: колонии придется полагаться на привозную провизию, по крайней мере в первый год. Затем многих из работавших поразила странная, неизвестного происхождения лихорадка, вызывавшая рвоту и сильнейшую вялость. Все больше и больше было случаев кровавого поноса, от которого многие больные так и не оправились. Каждую неделю на кладбище, разбитом позади форта, хоронили один или два трупа, и кое-кому из шотландцев оказалось не по силам постоянное напряжение. Двое из рабочей партии впали в безумие и попытались сбежать в лес. Они сами не знали, куда им деваться, разве только поселиться с индейцами, так что их скоро изловили и привели назад в кандалах. Воровство, пьянство и нарушения дисциплины стали обыденными явлениями, а работы на полях и на складах шли все медленнее по мере того, как шотландцы утрачивали энтузиазм относительно новой, якобы более счастливой страны.
Фактически большая часть трудностей проистекала из неумелого руководства колонией. Теперь с необычайной ясностью проявилось, как неразумно было распылять власть между десятком дилетантов. Кое-кто из советников обладал достаточным здравым смыслом и энергией, чтобы удержать колонию, но их сковывала нерешительность коллег. В довершение бед некоторые советники привезли с собой старые ссоры, которые теперь прорывались вспышками раздражения, усиливавшегося пьянством. Особенно трудно было иметь дело с командором Пенникуком, затевавшим перебранки и с сухопутными, и с морскими офицерами. Возникла угроза мятежа, и группа офицеров стала поговаривать о захвате власти или о возможности похитить один из кораблей и самостоятельно вернуться в Шотландию. Патерсон, который, возможно, сумел бы примирить ссорящихся советников, снова был на грани нервного срыва. Его жена умерла вскоре после прибытия флота на Дарьен, умер и слуга, и для него должно было стать совершенно очевидным, что его «великая империя» — лишь призрак. Однако, в прямом противоречии со сгущающимся унынием, первый официальный доклад совета в Эдинбург еще цеплялся за миф о Золотых Антилах. Закрывая глаза на удлиняющийся список потерь и на почти нераспаханные поля вокруг бухты, советники храбро рапортовали, что «богатство, плодородие, здоровый климат и удачное расположение страны позволяют ожидать большего, нежели мы смели рассчитывать». Каледония, говорили они, это настоящий сад, в котором даже вершины гор и холмов покрыты слоем хорошего плодородного суглинка в три или четыре фута. Превосходно ловится рыба, хороша охота на птицу и зверя, и воздух лишен «тех убийственных возмущений, что так обычны в Англии и на других островах Америки». Единственным намеком на то, что не все, может быть, идет столь уж гладко, была просьба прислать двух новых пасторов на замену умершим и о грузе провизии и более подходящих для торговли товаров.
Для тех, у кого хватало ума видеть, Каледония представлялась зыбучим песком невозможного. Согласно первоначальному плану правления, колония почти с самого начала должна была поддерживать свое существование за счет торговли и плантаций. Но становилось ясным, что земледелие здесь практически невозможно и что туземное население ничего не стоит как партнер по торговле. Мечты Патерсона о большой дороге через перешеек к Тихому океану выглядели смехотворными перед преградой Кордильер, высившихся за колонией (в дневниках Уофера имелось точное их описание, однако оно не возымело действия). По иронии судьбы, единственным рынком для товаров Каледонии были другие европейские колонии на Антилах, уже занятые торговыми монополиями метрополий. Широкомасштабная контрабанда могла бы, возможно, преодолеть эти затруднения, но даже в этом случае расположение Каледонии на западной окраине Карибского моря оказывалось неудачным. Шотландцев со всех сторон окружали испанские колонии, а их мадридские хозяева и думать не желали о том, чтобы допустить чужаков в материковую часть Центральной Америки. Каледонцы оказались изолированными и беззащитными, трюмы судов и склады наполняли негодные и непродажные товары, понемногу портившиеся в тропической сырости. Антилы отнюдь не были рогом изобилия, дарующим легкие богатства. Европейские колонии здесь выживали только за счет трудоемкого освоения дикой природы и в жестокой конкуренции с более старыми поселениями европейцев. Теперь же лучше устроенные европейские колонии собирались, подобно стервятникам вокруг бессильной жертвы, чтобы раздавить шотландцев.