пальто.
Я осталась в гостиной, наедине с письмом Сэнди, и из глаз тут же покатились слезы. Почему он написал не мне? Почему отправил такое сухое, официальное послание баббо? Разве я не заслужила даже объяснения или извинений? Мое тело согнулось от боли, но вместо того, чтобы упасть на диван или уползти обратно в кровать, я заставила себя подойти к телефонному аппарату, набрала номер оператора и попросила соединить меня с квартирой Киттен. А когда ответила ее мать и сказала, что Киттен нет дома, я, заглушая всхлипы, попросила передать Киттен, чтобы она позвонила мне как только сможет, потому что мне нужно обсудить с ней неотложное дело. А потом я вытерла слезы, подавила рыдания и поклялась возродиться снова. На этот раз не как феникс, но как подснежник, зеленая стрела которого упорно пробивается сквозь мерзлую землю. Да, я возрожусь снова.
Ноябрь 1934 года
Кюснахт, Цюрих
– Два раза отвергнуты в течение одного года. – Доктор Юнг указательным пальцем поглаживает усы. – Должно быть, вам пришлось очень трудно, мисс Джойс.
– Беккет теперь тоже лечится психоанализом, доктор. Как и я. Прямо сейчас. Три раза в неделю, в Лондоне. Разве это не странное совпадение? Мы оба лечимся, делаем одно и то же в одно и то же время. – Всю неделю я думала о Беккете, и он снился мне каждую ночь. Обсуждает ли он меня со своим доктором, как я его? Думает ли обо мне, как я о нем? Мучают ли его сны обо мне, как меня? Может, это еще одно предзнаменование?
– Вы верите, что обладаете даром ясновидения – повлиял ли на него каким-либо образом отъезд мистера Беккета? – Доктор Юнг встает и начинает, как обычно, кружить по кабинету. Большая синяя муха ползает по окну и сердито жужжит. – Не усомнились ли вы тогда в своих «силах Кассандры»?
– Может, Беккет все же моя судьба. – Я неуверенно замолкаю. И вдруг вспоминаю, что произошло вчера. Баббо снова напомнил мне о моих способностях видеть будущее. Я предложила ему начать курить трубку. Это более солидно, чем сигареты, больше подходит такому эрудированному человеку, как он, сказала я. После того как я вернулась в санаторий, баббо пошел в парк и присел на скамейку. А когда собрался уходить, то заметил, что рядом лежит трубка. Но я не могу рассказать об этом доктору Юнгу, потому что он не должен знать, что баббо все еще в Цюрихе. Нет, это наша маленькая тайна, моя и баббо.
– Насколько важны были танцы для состояния вашего разума в тот период?
– Танцы помогали мне говорить без слов. В то время я этого не осознавала, но они были моим спасательным кругом, доктор. – Я смотрю на окно. Муха продолжает биться о стекло с возрастающей радостью. Иногда на ее блестящее ярко-синее тельце падает луч света, и жужжание становится громче и настойчивее.
– Я считаю, что вы очень творческая личность, мисс Джойс. И мне кажется, что эту часть своей натуры вы выражали через танец. Возможно, когда вы танцевали, ваша мать завидовала вам сильнее, чем обычно?
– Завидовала чему? У нее было все… красота, баббо, дети, жизнь, в которой были смысл и значение. С чего бы ей мне завидовать?
– Ваш отец говорил мне, что подозревал миссис Джойс в том, что она втайне завидует вам. Вы были молоды, талантливы, красивы. Умела ли она танцевать, или петь, или рисовать и играть на фортепиано? Была ли она музой для его новой книги? Скажите мне, мисс Джойс.
Муха загудела с особенным остервенением и, я бы даже сказала, с отчаянием. Я отворачиваюсь от доктора и рассматриваю окно. Муха запуталась в паучьей сети и безнадежно бьет тонкими крылышками, пытаясь выбраться. Липкие нити окружают ее со всех сторон.
– О, какое это имеет значение! Все, что я делаю, – это говорю, говорю, говорю без остановки. Почему вас не заботит физическая активность? Почему ваше так называемое лечение не подразумевает какого-либо движения или занятий спортом? – Я встаю и приближаюсь к доктору Юнгу. Он отступает назад, и в выражении его глаз появляется настороженность. И все это время муха жужжит, жужжит и жужжит.
– Мисс Джойс. Мои ассистенты наблюдали за вами в течение нескольких недель, и они не видят причин, по которым вы не могли бы вернуться к нормальной жизни. – Доктор заходит за стол и жестом предлагает мне сесть в кресло. – Но чтобы психоанализ принес плоды, мы должны исследовать глубины вашего подсознания. Можете ли вы встретиться лицом к лицу с вашим подсознанием? Можете ли вы принять то, с чем столкнетесь? Это может потрясти вас. Шокировать. Вы готовы пройти сквозь тень долины смерти?
– Долину смерти? – словно эхо, повторяю я и быстро моргаю.
«Почему эта муха не перестанет жужжать? Я не могу сосредоточиться на словах доктора… жужжит, жужжит… в моей голове… голоса… жужжат…»
– Именно. Столкнуться с тайнами подсознания нелегко. Некоторые на это не способны. Но это необходимо, если мы хотим вернуть вас в мир. Мне нужно знать, достаточно ли у вас для этого жизненных сил. Выносливости. – Он делает паузу и снова поглаживает усы.
«Почему муха не отвлекает его? Не сбивает с мысли?»
– И должно произойти кое-что еще, чтобы психоанализ сработал. Я считаю, что вы «застряли» в психике своего отца. Словно запутались в его сетях. Я неоднократно просил его оставить Цюрих, чтобы процессу трансформации, который крайне важен для того, чтобы мое лечение оказалось успешным, ничего не мешало.
– Но он уехал. – Я зажимаю уши руками, чтобы не слышать муху.
«Когда она прекратит жужжать? Моя голова едва не лопается от этого лихорадочного жужжания…»
– Не лгите мне, мисс Джойс. Он скрылся в отеле «Карлтон» в Цюрихе, и я не смогу продолжать лечить вас, пока вы оба ведете себя подобным образом. Я снова попросил его уехать. Если он и теперь этого не сделает, я буду вынужден отказаться от вас как от пациентки. – Доктор берет со стола свою толстую тетрадь для записей, подходит к окну и шлепает ею по стеклу. А затем тетрадью же стряхивает раздавленную муху на пол. – Это мое требование. Ваш отец должен покинуть Цюрих.
По мне пробегает паническая дрожь. «Если баббо уедет из Цюриха, как я смогу его вдохновлять? Кто будет подавать ему идеи, в которых он так отчаянно нуждается? И кто будет навещать меня? Я буду сидеть под замком и без друзей – опять. Работа над его великим произведением застопорится – опять». Я обвожу глазами кабинет и вдруг замечаю на полу муху. Она раздавлена,