Не чувствуя собственного тела, Жекки прошла мимо дубовой стойки, вышла в заполненные приглушенным светом прохладные залы, где продолжалась игра. Она словно бы кого-то искала. С невысказанной надеждой обводила глазами фигуры, столпившиеся вокруг столов, и не находя, шла прочь, заплетаясь ногами. Потом она вышла в какой-то коридор, дернулась в запертую дверь. Снова вышла в зал, и поняв, что заблудилась в трех соснах, направилась туда, где слышались веселые голоса и стеклянный звон посуды.
В том же буфете, за тем же столиком ее встретила слегка изменившаяся компания. Тот тип, что за ней увязался, сидел, как ни в чем не бывало, и предлагал всем выпить. Все его поддерживали и поднимали бокалы. Возвращение Жекки было принято радостными приветствиями. У нее при этом начали путаться, сливаясь во что-то пестрое и пустое, все их незнакомые лица, коричневые и крапчатые жилеты, выбившиеся галстуки, несвежие воротнички и испачканные манжеты. Всех их скопом поглощала, большая, бьющая яркими огнями, хрустальная люстра под потолком. Этот яркий свет в определенный момент стал ее главным раздражителем и ориентиром.
Еще Жекки запомнилось, как один из ее новых знакомых, пустив слезу, затянул: «Много песен слыхал я в родной стороне…», и сразу несколько пьяных голосов, при чем, даже идущих откуда-то из затемненных углов и от отдаленных столиков, в разнобой его подхватили, и все разом грянули: «Эй, дубинушка, ухнем…» В общем надрывном хоре Жекки различала и свой рвущийся от слез голос. Под конец песни почти все рыдали.
Чуть ли не единственный не рыдавший вместе со всеми, молодой человек с грязноватым вытянутым лицом, немножко лошадиным, как сразу отметила по своей привычке Жекки, сильно напомаженный, гладенький и бойкий, то и дело обращал на нее бегающие острые глазки.
— Как это трогательно, — сказал он, располагаясь познакомиться, — когда женщина из хорошего общества сочувствует правильным взглядам.
Жекки даже отдаленно не поняла, что он хотел этим сказать. Обмакнув платком мокрые глаза, она снова всхлипнула и отвернулась.
Потом она почувствовала, что как-то незаметно вокруг нее и этого молодого человека образовалась пустота. Многолюдный буфет стал затихать, посетители расходиться. А она почему-то все время наталкивалась на одно и то же вытянутое лицо, сделавшееся ей до крайности неприятным. Когда же ей на плечо легла длинная рука, которая вполне могла бы заканчиваться копытом, Жекки со всей немыслимой для ее пьяного полузабытья отчетливостью поняла — с ней сейчас вот-вот повториться вполне буквально то, что она уже переживала.
Отвратительный, пошлый римейк. Она хотела подняться. Ей нужно было скорее уйти, чтобы избавиться от мерзости этого скучного и ненужного повторения. Но длинная рука лошадиного человека накрепко прилепила ее к стулу. Ее голова и без того шла кругом. На ногах повисли пудовые гири. Перед глазами плавало в неизменной мутной пелене яркое пятно люстры, под которым маячила тяжелая челюсть бойкого собутыльника. «Вот так вот, милочка, вам ли разгуливать в одиночестве по всем этим кабакам? Ничего хорошего из этого у вас не получилось… увлекательный мир, созданный на потеху мужчинам, не предназначен для женщин, и вы со своей раскрепощенной натурой сунулись сюда совершенно напрасно», — говорили в ней остатки здравомыслия.
Длинная рука, кажется, уже приподнимала ее. Грязноватая физиономия вытягивалась, приближаясь к ее обнаженной шее, и липкие губы разносили омерзительно близкий шепот над самым ухом, а Жекки не могла пошевелиться. Ее охватило тупое вязкое отчаянье. Бессильно пытаясь вырваться из него, она мотала головой, размахивала руками, отбросила на пол пустой стакан, но ничего не менялось. Она оглядывалась кругом, снова пытаясь отыскать кого-то глазами и не зная, кого она ищет, и к кому броситься с криком о помощи, спотыкалась все о ту же липкую, мутную пустоту.
Она уже почти готова была покориться привязчивой руке, потянувшей ее, как сквозь эту муть и пустоту в сознание просочилось секундная ясность. Как это ни удивительно, но где-то совсем рядом непременно есть, должна быть, совершенно особенная, надежная, уверенная в себе сила, способная вытащить ее отсюда. Разлученная с этой силой совсем недавно, она сохранила лишь отобранные у нее ощущения удивительного спокойствия и защищенности. «Ну почему все так, а не иначе? Почему я не понимала этого тогда? Ведь мне было так хорошо, так славно. И как же горько и пусто стало теперь, без него». По этим, убегающим, глубоко запрятанным в душе, следам, Жекки, наконец, нашла имя. И прежде чем она сомкнула глаза, и бесчувственно повисла на приподнявшей ее длинной руке, ее отчаянный, утопающий в пустоте голос, позвал, не с надеждой, а с запоздавшим, бесполезным признанием: «Грег… Грег…»
Дальнейшее промелькнуло перед ней стертыми сбивчивыми видениями. Напомнание о Греге вдруг разом перевернуло покорное течение ее хмельного забытья. «Какая же я дура, ну зачем, зачем он мне нужен… ведь это он во всем виноват, это из-за него… Это его хитрая физиономия явилась сразу после шестерки и все мне испортила. Ну да я ему не поддамся, ничего у него не выйдет, не на ту напал. А уж вот с этим… господи, какая же у него длинная костистая лапа, ей богу, как нога нашего мерина, и куда это он меня собирается тащить? Ах, ты лошадиное рыло… еще тебя мне недоставало… ну подожди, с тобой я расквитаюсь в первую очередь».
— Отпустите меня, — громко закричала она, отталкиваясь от чего-то путавшегося под ногами. Костистая рука и не подумала отцепиться. «Ах так?» Недолго покопавшись в замшевом бардаке сумочки, Жекки выдернула оттуда пистолет. Длинное лицо, нагибавшееся к ее шее, отпрянуло.
— Вон! — снова крикнула она.
Длинный, как ей показалось, слишком долго медлил, прежде чем оторвал от нее свою кривую конечность. Это ее взбесило. Она надавила курок. Грянул выстрел. Потом раздался грохот чего-то тяжелого, упавшего на пол, звон разбившегося стекла и дикие вопли.
Жекки увидела, как отскочивший от нее сторонник правильных взглядов, зацепив ножку стула, не замечая неловкости, пополз вместе с ним на четвереньках к буфетной стойке. Белобрысый буфетчик, вжимая голову в плечи, нырнул за дубовое укрытие. Несколько человек, вскочивших со своих мест, рванулись в разные стороны. А огромное зеркало, висевшее на противоположной стене, отразило в треугольных осколках чье-то чужое лицо, побелевшее от ярости, но показавшееся ей замечательно красивым. Жекки не сразу поняла, что это ее собственное лицо. Поняв же, прицелилась и еще раз спустила курок. Плеск и звон падающих на пол стеклянных осколков не на долго привел ее в чувство.