не могла остановиться. Она собиралась пролететь сквозь стекло, что бы это ни означало для нее. Но когда добралась до места, то лишь ударилась головой о зеркало: его починили. Оно стало целым, толстым, непробиваемым. Девочка положила ладони на гладкую поверхность. «Куда ты идешь? — спрашивали все. — А нам можно?» Она не отвечала. Просто стояла и смотрела на прежнюю жизнь, которая шла дальше без нее.
Я очень осторожно присела на твою кровать.
— Привет, — прошептала я, потому что ты лежала неподвижно и, возможно, еще спала.
Твои веки приоткрылись.
— Привет.
Ты выглядела такой крохотной, даже с огромной шиной на ноге. Очевидно, что с новым штифтом в твоей бедренной кости такого серьезного перелома не случится. Как-то в передаче по телевизору я видела хирурга-ортопеда с дрелью, пилами, металлическими пластинами и подобными инструментами, — казалось, что она скорее рабочий на стройке, а не врач, и от самой мысли, как все это стучит и звенит внутри тебя, у меня подкосились колени.
Не могу сказать тебе, почему этот перелом больше всего напугал меня. Возможно, это совпало с другими событиями, которые казались не менее пугающими: письмо о разводе, телефонный звонок от папы из больницы, который говорил остаться на ночь одной. Я никому не сказала об этом, потому что мама и папа с головой ушли в заботы о тебе, но я так и не поспала. Сидела за кухонным столом, не смыкая глаз, с самым большим ножом, какой нашла дома, на случай если к нам кто-то вломится. Я держалась на чистом адреналине, гадая, что случится, если моя семья не вернется домой.
Но случилось прямо противоположное. Вернулась не только ты, но и мама с папой — и они не притворялись ради тебя, а действовали сообща. По очереди присматривали за тобой, договаривали друг за друга предложения. Будто я прыгнула сквозь сказочное зеркало и оказалась в альтернативной вселенной своего прошлого. Глубоко внутри я верила, что твой последний перелом воссоединил их, и если так, это стоит любой боли, какую тебе приходилось испытывать. Но с другой стороны, казалось, будто я питаю пустые иллюзии, что эта счастливая семья не более чем мираж.
Я не сильно верила в Бога, но стоило подстраховаться, и я принялась молиться: пожалуйста, если мы снова станем семьей, я не буду ни на что жаловаться. Я не буду вредничать с сестрой. Я больше не буду вызывать рвоту. Не буду делать порезы.
Не буду, не буду, не буду.
Очевидно, что ты не испытывала того же оптимизма. Мама сказала, что после операции ты не переставала рыдать и отказывалась есть. Скорее всего, плаксивой тебя сделала анестезия, но я поставила своей личной целью поднять тебе настроение.
— Эй, Вики, — сказала я, — хочешь «Эм-энд-эмс»? Они из моей пасхальной заначки.
Ты покачала головой.
— Хочешь мой айпод?
— Я не хочу слушать музыку, — пробормотала ты. — Не надо быть милой со мной, потому что я здесь ненадолго.
По моей спине пробежал холодок. Может, мне не все сказали о твоей операции? Может, ты умирала?
— О чем ты говоришь?
— Мама хочет от меня избавиться, потому что со мной случается такое. — Ты вытерла слезы ладонями. — Я не тот ребенок, который всем нужен.
— О чем ты? Ты же не серийный убийца. Ты не мучаешь бурундуков или делаешь еще что-то отвратительное, если только рыгаешь «Боже, благослови Америку» за столом…
— Я сделала это только один раз, — сказала ты. — Амелия, сама подумай. Никто не держит дома сломанные вещи. Рано или поздно их выбрасывают.
— Уиллоу, тебя никуда не отправят, поверь мне. А если так, я убегу вместе с тобой.
Ты икнула.
— Обещаешь?
Я скрестила наши мизинцы и потянула:
— Обещаю!
— Мне нельзя на самолет, — совершенно серьезно сказала ты, будто мы уже планировали маршрут. — Врач сказал, что в аэропорту сработают металлодетекторы. Он выписал маме справку.
Которую я, скорее всего, забуду, как забыла и справку врача в наши прошлые каникулы.
— Амелия, — спросила ты, — куда мы поедем?
«В прошлое», — моментально подумала я. Но я не знала, как мы можем туда добраться.
Может, в Будапешт. Правда, я совершенно не знала, где находится Будапешт, но мне нравилось, как перекатывается это слово на языке. Или в Шанхай. Или на Галапагосы, или на остров Скай. Мы с тобой могли путешествовать по всему свету, наше маленькое шоу сестер-уродцев: девочка, которая ломается, и девочка, которая распадается.
— Уиллоу, — сказала мама, — нам нужно поговорить. — Она стояла на пороге спальни и смотрела на нас неизвестно как давно. — Амелия, ты не могла бы оставить нас на минутку?
— Хорошо, — сказала я и вышла из комнаты, но вместо того, чтобы спуститься на первый этаж, что мама подразумевала, я задержалась в коридоре, где могла все прекрасно слышать.
— Уиллс, — сказала мама, — никто не выгоняет тебя.
— Прости из-за моей ноги, — в слезах ответила ты. — Я думала, что, если у меня долго ничего не будет ломаться, ты решишь, я такая же, как все дети…
— Несчастные случаи бывают у всех, Уиллоу. — Скрипнула кровать, когда мама села. — Никто ни в чем тебя не винит.
— Но ты винишь. Ты жалеешь, что родила меня. Я слышала, как ты это говорила!
Что случилось после этого — что ж, словно в моей голове пронеслось торнадо. Я думала об этом иске, как он разрушил наши жизни. Думала об отце, который все еще оставался внизу — может, на несколько секунд или минут. Вспоминала прошлый год, когда на моих руках не было шрамов, зато была лучшая подруга, я не страдала от лишнего веса, а ела все, что хотела, не испытывая тяжести. Я думала о словах, которые сказала мама в ответ на твои, и как я, скорее всего, не поняла их.
Шарлотта
— Шарлотта?
Я пришла в прачечную, чтобы спрятаться от всего, прикинув, что крутящаяся в стиральной машине одежда приглушит мои рыдания. Но вот за моей спиной стоял Шон. Я наспех вытерла слезы рукавом.
— Прости, — сказала я. — Что-то с девочками?
— Они обе быстро уснули. — Он шагнул вперед. — Что случилось?
А что не случилось? Только что мне пришлось убеждать тебя, что я тебя очень люблю, несмотря ни на какие переломы. Ты никогда не подвергала это сомнению до судебного иска.
Разве не все врут? Была ли разница между тем, чтобы, к примеру, убить человека и сказать полиции, что ты этого не делал, или улыбаться особенно некрасивой малышке и говорить ее матери, что она очень милая? Порой ложью мы спасали самих себя, а иногда