него: нельзя так долго говорить. Затем поглядела на меня. Да, надо уходить, больному нужен покой. Протянул Виктору руку. Он долго держал ее в своей, губы дрожали, глаза говорили: приходи еще, еще…
Далеко от нашей деревня Семыкино, но я часто навещал Курина. Раза два ходили со мной Никола, Панно, Шаша, а однажды и Нюрка.
— А, купчиха пожаловала! — обрадовался было Виктор, но Нюрка сразу на дыбы:
— Вот-вот, лучше роли, чем купецкая невеста, мне не нашли. Так и буду я вам купчихой, ждите!
— Не хочу быть крестьянкой, хочу быть столбовой дворянкой…
— Да поймите же вы, засмеют меня в деревне, пристанет это дрянное купецкое прозвище.
— Кем же хочешь быть?
— Дуняшкой. Эта роль по мне. — И затопталась у кровати, делая сиротские глаза, — Витенька, миленький, уговори наших, Дуняшкой я буду отменной.
Болезнь не отступала. Как-то я застал у Виктора знакомого фельдшера Хренова, который однажды пытался лечить моего отца от запоя способом «облегчения». Еще в коридоре я услышал его привычные словечки: «хоша», «мабуть», «пардон». А когда вошел, увидел: и Виктор, и фельдшер — оба, морщась, тянули из стаканов самогон.
— Пардон, — посторонился Хренов. — Я сейчас уйду, хоша и рад бы остаться, но дела…
Когда он ушел, Виктор обернулся ко мне:
— А что ты думаешь? Легче дышится. Мабуть, и вправду сие зелье расширит горло. Сейчас я хоть плясать могу.
Он развеселился, принялся вставать с кровати. Рубашка расстегнулась, грудь и ключицы открылись. Каким же он показался худым, истощенным. Спустив ноги на пол, он покачнулся. Я удержал его, попросив опять лечь.
— Ладно, — покорно согласился он, — попляшу в другой раз. — И опрокинулся на подушку.
С минуту он молчал, шумно, с присвистом дышал, на лбу, на вздрагивающих губах выступил бисер пота. Вытащив из-под матраса платок, он утерся, наморщил лоб.
— Что-то я хотел сказать тебе, — начал он вспоминать. — Забыл. Нет-нет, вспомнил. Знаешь, вещица твоя понравилась. О первом тракторе. Это даже не заметка. И не корреспонденция. Картинка — очерк, да. Шурочка, сестренка, читала, ей тоже понравилось…
Я почувствовал, что краснею до корней волос. Картинка, верно, была напечатана, редакция прислала мне и газету, да еще с благодарностью. Но в письмеце, пониже подписи замредактора, была приписочка:
«А слово секретарь, дорогой Кузьма, пишется не через «л», как у тебя, а через «р», оно происходит от слова секрет. К месту ты привел поговорку «У кого желчь во рту — тому все горько». Только надо писать не «в роту», а «во рту», как в газете».
Наверняка были и другие ошибки, потому что вслед за письмом редакция прислала мне учебник русского языка. Видно, не с французского, а со своего родного надо начинать.
— Что же ты голову опустил? — спросил Курин, — Мне кажется, ты нащупываешь свою дорогу. Старайся!
Я не решился сказать ему о письме из редакции, не мог и смущение подавить. Сидел как на иголках.
Я стал ходить к нему чуть ли не каждый день. Как-то принес стенгазету, которую мы выпустили без него всей ячейкой. Я написал заметку о ночном посетителе под заголовком: «Кто он?» Нюрка набросала рисунок: к трактору во тьме крадется зловещая фигура с ломом. Стенновка обрадовала Курина.
— Так и держать! — пошевелил он головой.
С каждым днем болезнь подтачивала здоровье Курина; когда он старался улыбнуться, лицо искажала гримаса. Все реже и реже брался за карандаш. Есть он не мог, принимал только сладкий чай. Иногда он звал на короткое время сестру, просил что-нибудь сыграть на гитаре, а мне, если я тут оказывался, кивал:
— Погляди, какая у меня сестра. Первейшая красавица.
Шурочка была и впрямь хороша. Высоконькая, светловолосая, с такими же, как и у брата, приветливо-улыбчивыми глазами. Ей было лет семнадцать. Тех бантиков, которые я видел на фотографии, она уже не носила.
Она садилась у кровати и играла на гитаре веселые песенки, негромко напевая. Виктор слушал, не сводя с нее глаз, и, когда она уходила, говорил, поддерживая рукой трясущиеся губы:
— Хороша, верно? Да ты не молчи, отвечай. Я так считаю: такой сестре каждый бы позавидовал.
Жалеючи брата, Шурочка ездила за кагором то ли в бывшее волостное село, то ли в районный город и теперь поила задыхавшегося Виктора с ложки. Когда он «поотошел», она стала писать под его диктовку. Однако диктовать Виктору было трудно, он то и дело хватался за горло, морщился от боли. Лицом он еще больше осунулся, на лбу и около рта чернели глубокие складки.
— Видишь, — чуть скосил он на меня глаза, — работаем в две смены. Садись, отдохни с дороги.
— Тебе, Витя, самому пора отдохнуть, — напомнила Шурочка. — Полежи спокойно, а я пойду.
Оставшись со мной, Виктор спросил, что у нас нового, как подвигаются дела с «Женитьбой». Подготовка спектакля больше всего интересовала его. А я в этот раз ничем не мог порадовать его: у Шаши кончался отпуск, через два дня ему надо ехать в город, в мастерскую, драмкружок лишался жениха.
— Жалко! — ответил Виктор и предложил: — Попробуйте Павлушку провести в Подколесина. Ему надо встряхнуться.
— А он уже встряхнулся: вызов получил, скоро поедет гуда же, в город, готовиться на тракториста, — сказал я.
— Так это ж здорово! Просто отлично!
— Что отлично? — не понял я.
— Раз будет свой тракторист, то будет здесь и трактор. С постоянной пропиской. Не задерживайте Павлушку, посылайте. Эх, увидеть, бы мне!.. — Глаза его блеснули. — Шурочка, Шурочка, — захрипел он, — зайди, дай еще ложечку, дела-то…
Подождал. Она не пришла. Слегка пошевелил головой.
— Видно, нельзя. Она знает, строгая… А вам, быть может, что полегче? — снова вернулся он к разговору о спектакле. — Вон поройся на этажерке. В одном журнале, в последнем, есть одноактная пьеса. О первой деревенской комсомолке. Шурочке понравилась. Не начать ли с малого?
Я нашел этот журнал с пьесой и стал было читать, но Виктор сказал, чтобы я взял домой. Пьесы надо читать не спеша. Главная роль должна полюбиться Нюре. Тоже ведь первая комсомолка.
— А за «Женитьбу» возьмемся позже. Скоро я поднимусь и помогу, — пообещал Виктор и сделал движение, как бы доказывая, что этого ждать не так уж долго.
Как ему хотелось жить и работать!
Уходя, я встретил на крыльце Шурочку.
— Пойдем по тропочке, провожу тебя.
Миновав деревню и спустившись к мостику через ручеек, она остановилась и обернулась ко мне.
— Вчера у нас был секретарь ячейки Топников с доктором, — начала она. — Доктор сказал, что надежды нет. Рак горла и пищевода… — Она потянулась за платочком, шепотом произнесла: — Такие дела…
— Неужто все?..
— Все. Не знаю, как