Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

Очень ты правильно рассуждаешь, идейно и гражданственно, но почему эти мысли не посетили тебя десять лет назад, когда ты мечтал о дерзких научных открытиях и международных симпозиумах? Ха, попробовал бы ты заикнуться маме, что после десятилетки хочешь на завод простым рабочим. Ее бы удар хватил! В те годы – совсем еще недалекие – «простой рабочий» означало, что ты или сам недоумок, или родители твои непрактичны, недальновидны, не умеют жить и даже чадо свое, не поступившее в вуз, не смогли пристроить в какую-нибудь контору, проектное бюро, где хоть не шибко денежно, но зато и не пыльно.

Для наших родителей это было вопросом престижа – дать чадам высшее образование. Любой ценой, любыми средствами! И что же? Сотни гуманитариев или врачей вместо того, чтобы ехать туда, куда им предназначено было распределением, прозябают в городе на разных фантастических должностях, которые не приносят им удовлетворения, но у каждого в свое время были объективные причины для того, чтобы остаться в городе: старики-родители, сердечные привязанности, собственное слабое здоровье… И среди них – ты, «геолух», король без подданных, генерал без войска, недоучившийся аспирант, незащитившийся диссертант, инженеришко, фотограф с высшим техническим. У тебя тоже в свое время была объективная причина остаться в городе – Призвание к Науке. А что ты знаешь, кроме своей геологии, что умеешь? Ничего. Тебя даже рабочим никуда не примут, потому что с дипломом. Разве что «потерять» трудовую книжку? Тогда – грузчиком в магазин таскать ящики с «бормотухой» или разнорабочим на макаронную фабрику…

Трамвай внезапно остановился на перегоне, впереди вереницей стояло несколько вагонов – случилась какая-то авария. Водитель открыл двери, выпуская люд, Заблоцкий оказался на вольном воздухе и с облегчением зашагал вместе с остальными пассажирами, среди которых он приметил сотрудников филиала. Можно было не торопиться – массовое опоздание начальство простит, транспорт повинен.

Было ветрено, но сухо, акации качали голыми ветвями, и сквозь пелену облаков кое-где даже голубизна проглядывала.

Навстречу спешили те, кто на конечной остановке не дождался трамвая. Люди шли и шли, будто с демонстрации, только в ином ритме и с озабоченностью на лицах. Среди них, отставая, двигался инвалид на костылях с подвернутой ниже колена штаниной, а за спиной его из детского рюкзачка торчала пяткой кверху великолепная нога, сверкающая никелем и желтой кожей. И Заблоцкому при виде этого калеки и его новенького протеза подумалось, что и сам он, и многие его сослуживцы, идя на работу, несут свои головы в портфелях, сумках, авоськах, а то и просто под мышкой. Пришел, сел, приставил голову на место – и за бумаги, за шариковые авторучки, за счеты и арифмометры. Чего не померещится с похмелья…

Событие, которое произошло в рудном отделе месяца четыре назад, ошеломило сотрудников не только своим содержанием, но и неожиданностью.

Привыкли, что всяким переменам предшествуют слухи, кулуарные разговоры, шепотки, а тут как гром с ясного неба: шеф, Борис Маркович Львов, пригласил к себе в кабинет обоих завсекторами, всех руководителей тем и объявил, что уходит. В горный институт, профессором кафедры полезных ископаемых.

Шеф никогда прежде не отличался скрытностью – напротив, он любил рекламу, помпу, особенно если это касалось перспектив отдела, любил и умел при необходимости пустить пыль в глаза областному и республиканскому руководству относительно важности народнохозяйственных задач, которые сотрудникам, отдела предстоит решить, и даже из своих личных планов не делал секрета: например, все загодя знали, куда он собирается в отпуск и когда. Поэтому всех поразила и даже в какой-то степени уязвила глубокая секретность, с какой шеф устроил свой перевод, – не в один же час это решалось.

А потом спохватились, что ухода шефа давно надо было ожидать, с тех пор, как он взял по совместительству лекционные часы в горном, года полтора тому назад.

А потом настал черед растерянности и уныния. За шефом все чувствовали себя как за каменной стеной, как-то без него будет? Единственный в филиале доктор, одна из тех трех-четырех голов, вокруг которых все вращалось, ради которых, собственно говоря, и открыли филиал. Шеф был учеником и последователем одного из корифеев отечественной геологии, ныне уже покойного; шефа знали в Москве и за рубежом; работы шефа печатал высший научный орган страны – Известия Академии наук. Шеф умел отстоять интересы своего отдела перед администрацией базового института, а перед высокими инстанциями – интересы своего филиала. Шеф умел по-семейному уладить любой конфликт внутри отдела, авторитет его был непререкаем, он умел прощать ошибки, не помнить старых грехов, не придираться к мелочам. Он был снисходителен, отпускал сотрудниц побегать в рабочее время по магазинам и делал вид, что не замечает опозданий.

И он перенес два инфаркта – этот дородный, лысоватый, с аристократическими манерами мужчина на шестом десятке: первый – когда готовил защиту докторской, второй – уже в филиале.

Всех кровно интересовало, кто же сядет в кресло шефа, – кто-нибудь из своих или варяг? Если свой, то кто именно? Перебрали возможные кандидатуры, их оказалось не так много: завсектором металлогении Моисей Лазаревич Прутков, завсектором коры выветривания Харитон Трофимович Ульяненко, главный инженер отдела Галина Петровна Чудная и Зоя Ивановна Рябова, уже известная читателю.

Прутков по всей видимости отпадал – хороший геолог, хороший человек, но слишком мягкий, деликатный, не член партии и вообще… Зоя Ивановна, когда ей стали намекать на такую возможность и виться около нее, в надежде завоевать особое расположение и доверие, без обиняков заявила, что, во-первых, далеко не всякая женщина может быть хорошим руководителем, во-вторых, на этой должности надо собачиться, чего она не любит и не умеет.

Оставались Ульяненко и Чудная, «Баба Халя», как ее называли за глаза, поскольку она на самом деле была уже бабушкой.

Баба Халя ученым была никаким, но у нее был большой производственный стаж, друг молодости, занимавший солидный пост в республиканском министерстве геологии, и собственные незаурядные компиляторские способности; без компиляций, как известно, ни одна наука развиваться нормально не может. Кроме того, Баба Халя была очень осмотрительна, ничего с кондачка не решала, и в силу этих качеств, а также благодаря житейскому опыту, целиком разделяла взгляды тех геологов, которые имели в науке и геологоразведке ключевые должности.

Несмотря на заметное служебное положение, Баба Халя выглядела как обремененная большой семьей домохозяйка: на работу ходила не с портфелем или папкой, а с хозяйственной сумкой, одевалась как попало, волосы прибирала как придется. И только внимательно приглядевшись, можно было заметить на ее бесстрастном лице следы былой привлекательности.

Те же особы, которые прочили кресло завотделом Зое Ивановне, переключились теперь на Бабу Халю, и она охотно им внимала, розовела, как девица от комплиментов, но это был румянец удовольствия, а не смущения. Вскоре выяснилось, что Баба Халя не сидела сложа руки в ожидании, когда ее призовет начальство и предложит занять кресло шефа, а весьма разворотливо принялась влиять на ход событий. Образец усидчивости, минута в минуту приходившая на работу и уходившая, она в течение недели дважды опоздала минут на сорок, а в остальные дни отпрашивалась за час до звонка – куда-то, верно, ходила, хлопотала. И все интересовалась, не звонил ли кто в ее отсутствие.

Сотрудники отметили еще одну необычность в поведении Бабы Хали: сделалась она вдруг любезной и разговорчивой, эта бука-молчальница, и даже как-то по-особому начала хихикать и неуклюже заигрывать с сотрудниками – будто ей не завотделом в научном учреждении хотелось стать, а предводителем вольной ватаги, которая выбирает атамана по древней формуле «люб – не люб».

Но ничего у Бабы Хали не получилось с атаманством. И. о. завотделом назначили Харитона Трофимовича Ульяненко.

Истекли две недели с того дня, как шеф подал заместителю директора заявление об увольнении, настал час прощания. Сотрудники преподнесли шефу позолоченный коньячный набор. Шеф обошел все кабинеты отдела, каждому сотруднику пожал руку, нашел для каждого какие-то добрые слова. И тогда с неумолимой очевидностью стало всем понятно, какого умного и великодушного руководителя они лишились. И кто-то из женщин не смог сдержать слез, а слезы заразительны. Да и сам шеф был расстроен – десять лет, все-таки…

Несколько дней, приличия ради, кабинет шефа пустовал. А потом в него перебрался со своими разбухшими потрепанными папками с оборванными тесемками Харитон Трофимович Ульяненко.

Такие вот события произошли в рудном отделе филиала, пока Заблоцкий искал и обретал себя в краях иных. Остается только добавить, что шеф был научным руководителем его диссертации.