гордо. Не сгибая спины. В книжках не боятся расплаты. И писать не хотят. Яна старается идти ровно, не поджимаясь и не стискивая ног, хотя ее мочевой пузырь стал огромным и горячим, как бак, в котором теть Света кипятит белье. Наверное, наденут наручники, думает Яна и заранее протягивает сложенные запястьями друг к другу руки.
Глубоко-глубоко в ней сидит облегчение: все кончено. Больше не надо думать, чтó с ней сделают дома. В тюрьме, наверное, ужасно, зато не надо гадать о том, что будет дальше.
– Девочка, иди поиграй, – раздраженно говорит милиционер в джинсах, и Яна ошарашенно замирает с протянутыми вперед руками. – Иди, не мешай. – Он равнодушно отворачивается и смотрит на Ольгу с Филькой, в ступоре застывших у качелей: – И вы двое тоже. Кыш отсюда!
Яна медленно отходит от уазика (под его капотом что-то потрескивает и пощелкивает, и пахнет теплым металлом и бензином). Медленно-медленно идет к расчерченному кругу, над которым застыл Жека с приоткрытым от любопытства ртом. Хочется побежать, но она боится привлечь внимание. Стоит сделать резкое движение, – и они передумают.
– Ты чего такая? – испуганно спрашивает Филька. Яна качает головой, все еще не в силах заговорить.
– Натворила чего, думала, за тобой? – спрашивает Жека, насмешливо ухмыляясь, но в его голосе сквозит удивленное уважение. – Да ты не боись! Ну, отвезут в детскую комнату, наругают там – подумаешь! Менты вообще не такие уж и злые.
– Нельзя говорить «менты», – буркает Филька. – Правильно – «милитоны».
Яна думает: может, он сейчас тоже рассматривает узор, только вместо трещинок в полу у него слова.
– Ты из детского садика, что ли? – удивляется Жека; Филька нагибает шею и становится похож на обиженного быка. – Надо говорить «менты».
Мент-милитон в джинсах коротко кивает остальным, кладет руку на кобуру и, чуть пригибаясь, ловко забегает в подъезд. Трое в форме двигаются следом.
– Щас, наверное, стрелять будут, – хриплым от восторга голосом говорит Жека. – Класс, да? Там, наверное, бандиты засели.
Ольга с презрительным сомнением шмыгает носом.
– Откуда у нас бандиты… – рассеянно бормочет Филька, размышляя о чем-то.
Они слушают, наверное, минуты три, но выстрелы так и не раздаются. Жеке надоедает первому. Он извлекает из кармана складной ножик с рукояткой из зеленой пластмассы, на которой вырезана белочка в окружении сосновых веток. Жека раскладывает его и ловко подкидывает, заставляя вращаться в воздухе. Яна смотрит на него, преследуемая мыслью о совсем другом ноже. Она косится на Фильку с Ольгой и видит, что они думают о том же.
– Ну давайте, что ли, зря чертил? – говорит Жека.
Начать новую партию они не успевают. Двое в форме выводят под руки Жекиного отца. Он в наручниках. Изжеванное, в багровых пятнах и провалах лицо лишено всякого смысла. Он переставляет ноги, как чужие обрубки, просто потому, что его тащат вперед.
– Это не он же! – в гневе вскрикивает Ольга. – Так нечестно! – Она дергается вперед. Филька выстреливает рукой с невозможной, неестественной для него ловкостью – но все-таки не успевает. Его пальцы бессильно соскальзывают с запястья Ольги. Мгновение – и она оказывается рядом с милиционером в джинсах. Хватает его за рукав.
– Это не он сделал! – выкрикивает она, и мент недовольно хмурится:
– Чего тебе надо, девочка? Не путайся под ногами.
– Говорю же… – Ольга в отчаянии притопывает ногой, и мент беспокойно шевелит бровями.
– Ты не волнуйся так, – говорит он почти сочувственно. – Разберемся, не надо так переживать. Иди лучше поиграй…
Ольга потрясенно отступает, нервно шмыгая носом; Филька неловко гладит ее по плечу и тут же, залившись краской, прячет руку за спину. Из подъезда выбегает в халате и тапочках Жекина мама с извивающимся свертком на руках. Тапочки то и дело соскакивают с ног, и тогда она слепо шарит босой ступней по асфальту. Ее бледное лицо сосредоточено и отстраненно, как у учителя на весеннем субботнике.
Ольга издает странный утробный звук. Жека, как робот, движется на уазик, сжимая ножик в руке. Его отца тем временем запихивают в машину – только теперь Яна замечает, что заднее окошко в уазике крошечное и забрано решеткой. Один милиционер в форме садится за руль, другой – рядом, на переднее сиденье, решеткой отделенное от заднего – и Жекиного отца, сидящего там. Уазик оживает, фырчит и плюется синими облачками выхлопов. Милиционер в джинсах хлопает его ладонью по тупому носу, как большую и злобную, послушную только хозяину собаку, и уазик утаскивает Жекиного отца прочь.
– А чо он сделал-то? – мычит Жека. Свой жалкий перочинный ножик он так и держит перед собой. Жека покачивается, и ржавое выщербленное лезвие недобро плавает взад и вперед, режет воздух, густой и липкий, как плавленый сырок. Жекина мать замирает в одном тапочке и, с ужасом глядя на сына, качает младенца с такой силой и быстротой, что тот вопит.
– Мальчик, ты бы ножик прибрал, – с легким беспокойством говорит мент. – Тебя что, не учили, что нельзя так с ножами обращаться?
Жека моргает на него белыми ресницами, защелкивает лезвие и отступает. Он пытается убрать ножик в карман, но никак не может попасть; он трет и трет пластиковой рукояткой по боку, пока Филька, сжалившись, не вынимает ножик у него из руки.
– А чо он сделал-то? – снова спрашивает Жека шепотом.
– Тебя не касается… – Мент собирается вернуться в подъезд, но вдруг настораживается. – Ты его сын, что ли? – спрашивает он со смесью сочувствия и брезгливости.
Жека кивает с такой надеждой, будто верит: стоит сказать, что да, вот он – его сын, и все разрешится, и отца отпустят.
– А скажи-ка, Женя… тебя ведь Женя зовут, да? Скажи-ка мне, Женя, ты другого ножика дома не видел? Большого такого, с загнутым кончиком? У него еще ложбинка такая вдоль лезвия… Не было у твоего бати такого, а?
Жека, глядя во все глаза, мотает головой.
– У нас только кухонных два и вот этот, но кухонные маленькие, – говорит он.
– Значит, не видел? И мама тебе не показывала?
– Не… Да за что его? – в третий раз спрашивает Жека, и мент, весь перекосившись, отворачивается.
– Понятых нашел? – орет он напарнику в форме, выглянувшему из подъезда, и тот приглашающе машет рукой.
– Ничего… – говорит Жекина мама, тряся орущим младенцем. – Ничего… Я как тот ножик увидела, так сразу все поняла. Допился до того, что детишек с чертями попутал, я сразу поняла. Но теперь все уже. Ничего… Нам с тобой теперь полегче будет, и Светочку не тронет.
Она трясет Светочку, глядя стеклянными глазами вслед укатившему уазику. Жека отступает от нее, его губа