Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

— Молли, дорогая, сегодня очень холодный ветер, хотя погода прекрасная. Тебе лучше надеть мою индийскую шаль, она будет так мило смотреться поверх твоего серого платья — алое на сером — не всякому я позволю ее взять, но ты так аккуратна.

— Благодарю вас, — ответила Молли, оставив миссис Гибсон в неопределенности, примет ли она ее предложение, или нет.

Леди Харриет сожалела, что не застала Молли, поскольку любила девушку. Но она была совершенно согласна с трюизмом миссис Гибсон о «постоянстве» и «старых друзьях»; она не видела больше повода говорить на эту тему, но села на низкий стульчик и поставила ноги на каминную решетку. Эта упомянутая решетка была сделана из блестящей стали, и было строго запрещено всем домочадцам и простолюдинам ставить на нее ноги; и в самом деле, поза, которую при этом принимали, считалась грубой и вульгарной.

— Вот правильно, дорогая леди Харриет! Вы не представляете, какое удовольствие для меня принимать вас у моего собственного камелька, в моем скромном доме.

— Скромном!? Право, Клэр, это несколько глупо, прошу прощения. Я не назову эту милую небольшую гостиную тем «скромным домом». Здесь полно удобств и милых вещичек, как в любой комнате подобного размера.

— Ах! Какой маленькой она, должно быть, кажется вам! Даже мне поначалу приходилось привыкать к ней.

— Что ж, возможно ваша школьная комната была больше, но я помню, какой пустой она была, всего лишь несколько столов, скамеек и циновок. Ох, в самом деле, Клэр, я вполне согласна с мамой, которая все время говорит, что вы поступили на пользу себе и мистеру Гибсону тоже! Какой любезный, хорошо образованный мужчина!

— Да, верно, — ответила его жена медленно, словно ей не хотелось немедленно отказываться от своей роли жертвы обстоятельств. — Он очень любезный, очень, только мы так мало его видим, и конечно, он приходит домой уставший и голодный, и не расположен говорить со своей семьей, а склонен пойти спать.

— Полно, полно! — сказала леди Харриет, — теперь моя очередь. Мы послушали жалобы жены доктора, теперь послушайте стенания дочери пэра. Наш дом настолько переполнен гостями, что буквально сегодня я пришла к вам, чтобы побыть в одиночестве.

— Одиночестве?! — воскликнула миссис Гибсон. — Вы бы предпочли остаться наедине? — немного обиженно.

— Нет, дорогая глупышка; мое одиночество требует слушателя, которому я могу сказать: «Как приятно одиночество!» Но я устала отвечать за развлечение гостей. Папа настолько великодушен, он приглашает приехать и навестить нас каждого друга, которого встретит. Мама серьезно больна, но она не поступится своей репутацией ради хорошего здоровья, всегда считая нездоровье недостатком самоконтроля. Поэтому она устает, ей докучает толпа людей, все из которых ходят, разинув рты, ожидая каких-нибудь развлечений, совсем как выводок оперившихся птенцов в гнезде. Поэтому мне приходится быть птицей-родителем и совать маленькие кусочки в их желтые кожистые клювики, а потом убеждаться, что они проглотили их прежде, чем я смогла придумать, где найти следующие. Ох, это «занимательно» в самом широком, самом буквальном и самом ужасном смысле слова. Поэтому мне пришлось этим утром несколько раз солгать и уехать сюда за покоем и утешением!

Леди Харриет откинулась на спинку стула и зевнула, миссис Гибсон взяла руку ее светлости с мягким сочувствием и прошептала: — Бедная леди Харриет! — а затем нежно замурлыкала.

Помолчав, леди Харриет вскочила и сказала: — Я обычно воспринимала вас как свою судью в правилах нравственности, когда была маленькой девочкой. Скажите мне, вы считаете, что лгать это плохо?

— О, моя дорогая! Как вы можете задавать такие вопросы? Конечно, это очень плохо… очень безнравственно, я бы сказала. Но я уверена, что вы шутили, когда сказали, что солгали.

— Ничуть не шутила. Я так щедро и разнообразно лгала, говорила то, что всем бы хотелось услышать. Я сказала, что «вынуждена поехать в Холлингфорд по делам», а правда в том, что не было никаких обязательств, только невыносимое желание освободиться от гостей на пару часов, и единственно приехать сюда: зевать, жаловаться и расслабиться на досуге. Я действительно думаю, что рассказала историю, как выражаются дети, не к месту.

— Но моя дорогая леди Харриет! — сказала миссис Гибсон, немного озадаченная точным значением слов, что трепетали у нее на языке, — Я уверена, произнося эти слова, вы именно это и подразумевали.

— Нет, — вставила леди Харриет.

— И кроме того, если вы имели ввиду что-то другое, то в этом виноваты те утомительные люди, которые втянули вас в такое затруднительное положение… да, это их вина, не ваша… и потом вам известны традиции общества… какие это помехи!

Леди Харриет помолчала минуту или две, затем спросила: — Признайтесь мне, Клэр, вы ведь иногда говорите неправду?

— Леди Харриет! Я думала, что вы знаете меня лучше. Но я знаю, дорогая, вы не это имели ввиду.

— Нет, это. Во всяком случае, вы, должно быть, говорите невинную ложь. Как вы себя чувствуете после этого?

— Я была бы несчастна, если бы солгала. Я бы умерла от самобичевания. Утверждение «Правда, абсолютная правда и ничего, кроме правды» всегда казалось мне таким замечательным. Но в моем характере столько непреклонного, а в кругу нашей жизни столь мало искушений. Если мы скромные, мы к тому же просты и освобождены от этикета.

— Тогда вы всерьез меня осуждаете? Если бы кто-то другой меня осудил, я бы не была так расстроена из-за того, что сказала этим утром.

— Я никогда не винила вас, даже в глубине сердца, дорогая леди Харриет! Винить вас! Это было бы нахальством с моей стороны.

— Думаю, я возьму себе духовника! И это будете не вы, Клэр, потому что вы всегда были слишком снисходительны ко мне.

Помолчав, она добавила: — Вы не угостите меня ланчем, Клэр? Я не намерена возвращаться домой до трех часов. До сего часа я буду занята своими «делами», как должным образом проинформированы все в Тауэрсе.

— Конечно, я буду рада. Но, знаете ли, наши привычки очень скромны.

— О, я бы съела кусочек хлеба с маслом и, возможно, ломтик холодного мяса… вы не должны утруждать себя, Клэр… может, вы в это время обедаете? Позвольте мне сесть за стол как члену вашей семьи.

— Да, пожалуйста. Я не стану ничего менять. Будет так приятно разделить с вами нашу семейную трапезу, дорогая леди Харриет. Но мы поздно обедаем, сейчас у нас только ланч. Как слабо горит огонь. По правде говоря, от удовольствия нашего разговора наедине я забыла обо всем.

Она дважды позвонила в колокольчик: довольно отчетливо и, сделав длинную паузу между звонками. Мария принесла угли.

Но Синтия поняла сигнал также хорошо, как слуги Лукулла[99] выражение — «Зал Аполлона». Пару куропаток, предназначавшихся для позднего обеда, немедленно поставили на огонь; достали прелестнейший фарфоровый сервиз, Синтия украсила стол цветами и фруктами, расставив их со своей привычной ловкостью и вкусом. Поэтому, когда объявили, что ланч готов, и леди Харриет вошла в комнату, она не могла не подумать, что извинения хозяйки излишни, и все больше и больше убеждалась, что Клэр довольно хорошо устроилась. Синтия присоединилась к дамам, милая и элегантная, как всегда; но так или иначе она не полюбилась леди Харриет; та замечала ее только потому, что Синтия была дочерью своей матери. Ее присутствие лишило разговор непринужденности, и леди Харриет поделилась новостями, не столь важными для нее, но которые всегда обсуждали в кругу гостей, собиравшихся в Тауэрсе.

— Лорд Холлингфорд должен был приехать с нами, — сказала она, как бы между прочим, — но он вынужден или полагает, что вынужден, что одно и то же, остаться в городе по поводу этого наследства Кричтона.

— Наследства? Лорду Холлингфорду? Я так рада!

— Не торопитесь радоваться! Оно не доставляет ему ничего, кроме беспокойства. Вы не слышали об этом богатом чудаке мистере Кричтоне, который умер не так давно, и, как я полагаю, загоревшись примером лорда Бриджуотера,[100] оставил деньги в распоряжении доверенных лиц — одним из которых является мой брат, — чтобы отправить человека с множеством прекрасных качеств в научное путешествие с целью привезти образцы фауны из далеких стран, и тем самым основать музей, который должен быть назван Музеем Кричтона, и таким образом увековечить имя основателя. Какие разнообразные формы приобретает человеческое тщеславие! Иногда оно поощряет филантропию; иногда любовь к науке!

— Мне кажется, это очень достойный и полезный объект, без сомнения, — сказала миссис Гибсон с уверенностью.

— Полагаю, что так и есть, рассматривая его с точки зрения общественного блага. Но для нас лично, это довольно утомительно, поскольку держит Холлингфорда в городе… или между ним и Кэмбриджем… и все эти места такие скучные и пустые, а нам хочется, чтобы он вернулся в Тауэрс. Дело должно было быть решено давным-давно, есть опасность, что наследство потеряет силу. Двое других распорядителей сбежали на континент, всецело ему доверяя, как они говорят, но на самом деле, уклоняясь от своих обязанностей. Тем не менее, мне кажется, ему это нравится, поэтому я не должна ворчать. Он думает, что ему повезло выбрать своего человека… и он тоже из этого графства… молодой Хэмли из Хэмли, если только его смогут отпустить из колледжа, потому что он член научного общества, старший рэнглер или что-то в этом роде. И они не так глупы, чтобы отправлять своего замечательного человека на съедение львам и тиграм!